Голая королева
Шрифт:
Он и в самом деле убрал с нее руки и откинулся на спину рядом, пытаясь понять, чего хочет Аля. И опять в его голову не пришло, что Аля просто хочет спать. Аля хочет, чтобы ее оставили в покое. Аля хочет, чтобы дядя больше никогда не прикасался к ней так.
Его размышления сводились к следующему: поняла она, к чему он ведет свою игру, или нет? И если поняла, то, значит, прикидывается такой невинной девочкой… которая не знает, что бывает между мужчинами и женщинами… Может, и вправду не знает? Ей уже шестнадцать, не может быть, кто-нибудь да просветил! А вдруг у нее уже кто-то был? А вдруг она уже
Сначала такое предположение его порадовало: с девственницей возни много!.. Но тут же больно прихватило в груди от ревности.
Он тронул Алю за плечо:
– Ты спала с кем-нибудь?
Аля ответила не сразу. Он уж было подумал, что она заснула и не слышит его вопроса, но она вдруг произнесла: «Нет».
Всю долгую паузу перед ответом Аля пыталась проанализировать, что творится с ее дядей…
И поняла. И сказала себе, что это их последний совместный поход. И уж тем более с единственной палаткой…
Как ни странно, ему все же удалось заснуть, а утром он обнаружил, что Али в палатке нет. Он застал ее за приготовлением простенького завтрака из консервов, и его плотоядный взгляд выхватил круглые коленки, тонкую талию, стыдливо отведенные от него глаза…
Она все поняла, мелькнула догадка.
Но почему-то ему не пришло в голову, что поняла – не значит, что согласилась!..
И понимание, которое он прочел в ее стыдливом взгляде, словно отворило шлюз, в который ринулась потоком его страсть.
Виталий Петрович распластал Алю на траве.
Она не вырывалась – понимала, что не справится с превосходящим ее по физической силе дядей…
Он же усмотрел в этом согласие. Впрочем, попытайся Аля оказать сопротивление, он усмотрел бы в этом кокетство…
Алина оказалась девственницей, и, возможно, он причинял ей боль, но она не обронила ни звука. Закончив, Виталий Петрович встал и посмотрел с легким выражением извинения на нее. Она отвела глаза. Она ничего не сказала, не упрекнула, не высказала обиды…
И он решил, что Алина принадлежит ему.
Он выждал пару дней, полагая, что девственница должна за этот срок оправиться от нанесенного ей ущерба. На третий день, уже дома, ближе к ночи, просто дернул ее за руку и посадил к себе на колени. Ему хотелось посмотреть, как она поведет себя, – вдруг понадобилось выражение ее эмоций, вдруг сделалось небезразлично, как к нему относится другой человек…
Аля, посидев секунду, молча встала и ушла в свою комнату, не обернувшись. Она была уверена, что этим сказала дяде все…
Виталий Петрович остался в некотором недоумении, но быстро заверил себя, что Алина его дразнит.
И он пошел за ней.
На этот раз Алина попыталась оказать сопротивление, но это только распалило его. Он снова овладел ею, на этот раз уже по-настоящему, со всей страстью, не сдерживаемый мыслью о девственности и прочих неприятностях. В какой-то момент ему показалось, что еще немного, и он просто проткнет ее насквозь… Но она снова молчала, вскрикнув лишь один раз, когда он посадил ее на себя и его изголодавшийся по женской плоти член уперся, как таран, в нежную девичью матку.
Несколько дней потом Аля болела. Он пытался быть с ней ласковым, даже немного заискивал – она снова молчала и отводила глаза. Что-то нашептывало ему, что она вовсе
Он насиловал ее теперь регулярно. Впрочем, он сам так не считал. Он избегал давать их отношениям название, и, уж конечно, он не называл их словом «любовь», хотя бы потому, что не знал, что это означает… Просто – «отношения». Тот факт, что Аля ни словом, ни взглядом, ни жестом не давала ему повода заподозрить, что с ее стороны может существовать некое отношение к нему, ему как-то не мешал. За ее молчаливой покорностью зрела и наливалась ненависть, но дядя, дорвавшийся до юного женского тела, ничего не замечал и не хотел замечать.
Никогда, никогда в жизни он так не жаждал обладания женщиной! С Алей он просто потерял последний разум… К тому же Аля ничего не требовала. Ее не надо было любить, ей не нужно было его внимание, его нежность.
И оттого-то он любил ее.
Виталий Петрович стал входить во вкус. Он вдруг открыл, что многое упустил в своей жизни, и резво принялся наверстывать. Крепкий и плотный, он крутил ее хрупкое, еще не до конца сформировавшееся тело, как циркач, он замирал, выжидал и нападал, вонзаясь в нее неожиданно и сильно, словно хищник в трепетную плоть. Будучи человеком беспредельно эгоистичным, он при этом совершенно забывал об Алином удовольствии, полагая, что если ему хорошо, то и ей тоже. Он не знал ласк, нежных касаний, способных снять напряжение, возбудить, расположить – пусть не душу, но хотя бы тело – к любовным баталиям. Нет, он приступал сразу же, кидая ее на кровать и крутя во все стороны, – так он демонстрировал свое мастерство, так он наверстывал упущенные им годы.
И Алина молчала, уступая с холодной покорностью дядиному натиску. Привыкшая к дисциплине, приученная не проявлять свои эмоции, Алина не знала, как должна выражать себя душа. Она не представляла, как выглядит протест, она не умела выкричать свое несогласие с насилием.
Ей казалось, что она его уже ясно выразила – всем своим видом, своим холодным отчуждением, своим молчанием, своим «нет»! Но дядя ничего не хотел понимать, не желал вникать в ее чувства. Они были несущественны, неважны, не интересны и полностью им игнорируемы, как долгие годы игнорировались не существующие в его языке слова «хочу» и «не хочу», «люблю» и «не люблю»…
Виталию Петровичу было невдомек, что на этом языке говорит душа. И даже само ее наличие ему было невдомек. Его занимало только нежное девичье тело. Примерно так же, как природа: источник одностороннего насыщения его потребностей.
Но душа наличествует.
И протестует.
В один прекрасный день Виталий Петрович смертельно отравился маринованными грибами.
Экспертиза показала, что в банке грибов содержалась крайне ядовитая волоконница Патуйара. Как она могла попасть в банку, как она могла затесаться среди хороших грибов, когда всем было известно, что Виталий Петрович опытный грибник, – уму непостижимо! Все качали головами и сочувствовали Алине: бедняжка, видно, суждено ей оставаться сиротой – то родители погибли, а теперь, вишь, и дядя…