Голем в Голливуде
Шрифт:
Раздвинутые ноги. Однако на репродукции Шиле, висевшей в детской, женщина в похожей позе – и считается шедевром. Возможно, работа Реджи перекликалась с той картиной.
Но если Шиле прибегнул к дерганым рваным линиям, то рука Реджи была хирургически точна. Обилие узоров, исполненных плотными штрихами, отличало эту работу от его прежних ню. «Быть безбашенной» нарисовал реалист, притворявшийся сенсуалистом.
Здесь он обрел свою музу.
Изогнувшись, женщина возлежала на волнистых лозах, обвивавших ее запястья и лодыжки. Художник поискуснее или побогаче фантазией оставил бы недоговоренность, допускавшую вариативность трактовок.
Свою безголовую музу.
Из разверстой шеи к восходящему солнцу текла энергия – волнистые линии веером.
Джейкоб и Нортон долго разглядывали рисунок. Наконец Джейкоб перевернул лист, открыв авторский комментарий.
Чтобы изучить основы жизни, сперва обратись к смерти.
Глава сорок шестая
Телефон Нортон нарушил тишину.
– Это Бранч меня хочет, – сказала Присцилла и, покраснев, добавила: – Извините, неудачно выразилась. – Потом ответила на звонок: – Слушаюсь, немедленно, сэр. – И дала отбой. – Мне пора.
Перед уходом Джейкоб записал комментарий и сфотографировал рисунок, удостоверившись, что в плохом освещении снимок получился.
Присцилла вызвала лифт.
– По дороге заскочу в колледж и спрошу Джимми насчет выпускных альбомов.
– Спасибо. Вечером увидимся?
– В восемь. Надеюсь, вы найдете чем развлечься.
– Постараюсь, – сказал Джейкоб.
– Интересно – чем? Катанием по Темзе?
– Не совсем.
Угрюмая библиотекарша спецхрана Р. Уотерс смахивала на страуса. В читальном зале шел ремонт, и ее временным пристанищем стал подвал Научной библиотеки Рэдклиффа – сумрачные катакомбы, заставленные переносными увлажнителями и осушителями воздуха, которые вели друг с другом войну на истощение.
Не найдя, к чему придраться во временном пропуске, библиотекарша раздраженно препроводила Джейкоба в компьютерную кабинку. Поиск материалов по Махаралю до 1650 года выдал единственную ссылку на пражское письмо.
– Можно узнать, кто еще его запрашивал? – осведомился Джейкоб.
Уотерс насупилась:
– Такую информацию не даем.
Затем Джейкоб подписал бумажку, обязуясь при работе с документом не есть, не пить, не жевать резинку, не фотографировать, не пользоваться чернильной авторучкой и мобильным телефоном. Как временный читатель он не мог получить более одного документа за раз и более четырех в день. Последнее, уведомила Р. Уотерс, вряд ли возможно, поскольку время близилось к половине четвертого, а отдел закрывался в пять.
Затем Джейкобу выдали белые нитяные перчатки и карандашик без ластика. За обитой кожей столешницей он ждал прибытия документа из хранилища.
Ровно в четыре часа появилась библиотекарша, на вытянутых руках неся архивную папку. С презрительной церемонностью она раскрыла обложку и отбыла к ближайшей конторке шпионить за Джейкобом.
Тот взволнованно смотрел на письмо, понимая, что утекают драгоценные минуты. Квадратик, примерно пять на пять дюймов; истлевшие уголки, обтрепанные края; посредине водянистые разводы и червоточины. Джейкоб затаил дыхание, боясь, что от дуновения хрупкий листок рассыплется в прах.
Его рука в перчатке застыла в считанных миллиметрах над бумагой, которой касался великий гений Израилев.
Р. Уотерс не преминула сделать замечание:
– Я попрошу вас, сэр,
– Извините. – Джейкоб убрал руку на колени.
Великий гений Израилев писал чудовищными каракулями, а строчки у него разбегались вкривь и вкось. Высыхая, перо выводило хилые буквы, а нырнув в чернила, сажало кляксы.
Изъяны эти выставляли Джейкоба непрошеным соглядатаем, но они же помогли ему обрести душевное равновесие. Великий гений Израилев предстал не закаменевшим историческим персонажем, а живым человеком. Он ел, отрыгивал, ходил в уборную. Знавал удачные и скверные дни, сомневался, что хорошо, а что плохо.
Вы очень циничны, детектив Лев.
Джейкоб включил увеличительную лампу и приник к линзе.
Чтение шло мучительно медленно. Слов двести максимум, но почерк коряв, пропуски бессчетны, а слог возвышенно туманен. Невозможно представить, что в поисках вдохновения Реджи Черед корпел над этим документом. Даже Джейкобу, учившемуся в иешиве, на расшифровку понадобятся долгие часы, а то и дни. Одолев дату, приветствие и половину первой строки, он решил, что проще будет скопировать и спокойно поработать позже.
Джейкоб открыл блокнот и стал переписывать текст, не вникая в смыл. Точно скопировать слова – уже победа.
Р. Уотерс глянула на часы и прищелкнула языком.
Наконец Джейкоб добрался до подписи.
Иегуда Лёв бен Бецалель.
Джейкоб чуть не вскинул руки – уф, справился! – и тут у него перехватило дыхание.
Означает «лев». Произношение на английском достаточно условно. Немецкое Lowe проникло в иврит, затем в английский и по пути подрастеряло гласные.
Вполне можно прочесть как «Лёви», «Лейва» или «Левай».
Кажется, на иврите ваше имя означает «сердце». Лев.
По его собственному признанию, Петр Вихс не владел ивритом. Поэтому журнал регистраций вел на английском и на нем же общался с израильским подчиненным.
Однако решился поучать Джейкоба.
Я знаю, что оно означает.
А. Тогда мне больше нечего вам предложить.
В блокноте Джейкоб написал слово «сердце»:
Простота иврита свела его к двум буквам: ламед и бет. С «бет» начинается Пятикнижие Моисеево – Берешит, Бытие. Это начало. А «ламед» – последняя буква последнего слова – Исраэл, Израиль.
В двух буквах весь цикл. Сердцевина вопроса.
Хорошая метафора. Джейкоб Лев – сердечный человек.
Только он не сердечный.
Его учили иначе писать свое имя.