Голливудские триллеры. Детективная трилогия
Шрифт:
– Насчет павильона тринадцать…
Мэнни поднес руку ко рту – похоже, ему снова стало дурно. Глаза округлились.
– Я знаю, вы собираетесь очистить павильон, – затараторил я. – Но у меня там осталась куча вещей. А мне хотелось бы остаток дня провести с Фрицем – поговорить насчет Галилеи и Ирода. Вы не могли бы оставить там весь хлам, чтобы я мог прийти завтра утром и забрать свои вещи? А потом можете очищать павильон.
Мэнни в задумчивости закатил глаза. Затем, прикрывая рот рукой, он сделал один короткий кивок: да, – обернулся и столкнулся нос к носу с высоким, худым, бледным человеком, входившим в кабинет. Они что-то сказали друг другу шепотом,
Он посмотрел на меня, заколебался, затем с некоторым смущением произнес:
– Похоже, м-м-м, у нас нет концовки для вашего фильма.
– А Библию не пробовали почитать? – хором спросили мы с Фрицем.
Зверинец исчез, тротуар перед студией был пуст. Шарлотта, Ма и остальные пошли дальше, к другим студиям, к другим ресторанам. Таких, как они, по всему Голливуду наберется дюжины три. Хоть один наверняка знает фамилию Кларенса.
Фриц отвез меня домой.
По дороге он сказал:
– Загляни в бардачок. Футляр для очков. Открой.
Я открыл маленькую черную коробочку. Там, в шести аккуратных углублениях из красного бархата, лежали шесть блестящих стеклянных моноклей.
– Мой багаж, – сказал Фриц. – Все, что я сохранил и взял с собой в Америку, когда мне пришлось сваливать, имея при себе лишь ненасытный член и талант.
– Великий талант.
– Не надо. – Фриц легонько ткнул меня кулаком в голову. – Только оскорбления, недоносок. Я показываю тебе эти штуки, – он подтолкнул локтем коробку с моноклями, – как доказательство: не все потеряно. Все кошки, и Рой тоже, приземляются на лапы. Посмотри-ка, нет ли чего еще в бардачке?
Я нашел толстую копию рукописи.
– Если прочтешь и не выбросишь, станешь мужчиной, сынок. Это Киплинг. Иди. Приходи завтра, в два тридцать, в столовку. Поговорим. Потом, попозже, мы покажем тебе черновой вариант эпизодов «Христос с протянутой рукой» или «Для чего ты меня оставил?». Ja? [209]
Я вышел из его машины напротив своего дома.
– Зиг хайль! – сказал я.
– О, вот это уже лучше!
И Фриц укатил, оставив меня наедине с домом, таким пустым и безмолвным, что я сразу вспомнил: «Крамли».
209
Да? (нем.)
Вскоре после захода солнца я сел на велосипед и отправился в Венис [210] .
Ненавижу ездить на велосипеде по ночам, но мне хотелось удостовериться, что никто за мной не следит.
Кроме того, нужно было придумать, что я скажу своему другу-детективу. Что-нибудь вроде: «Помоги! Спаси Роя! Сделай так, чтобы его снова приняли на работу. Разгадай тайну чудовища».
При этой мысли я чуть было не повернул обратно.
Я уже представлял себе, как Крамли тяжело вздыхает, слушая мой невероятный рассказ, воздевает руки к небу, неторопливо потягивает пиво, топя в нем свое презрение к недостатку твердых, крепко сколоченных и остро заточенных фактов в моих речах.
210
Венис (Venice) – район на западе Лос-Анджелеса,
Я припарковал велик перед его небольшим охотничьим домиком, расположенным в миле от океана, среди колючих кустов, и зашагал через рощицу африканских лилий по тропинке, где, казалось, только вчера промчались, вздымая пыль, табуны окапи.
Едва я поднял руку, чтобы позвонить, дверь настежь распахнулась.
Из темноты вынырнул кулак с зажатой в нем банкой пенного пива. Я не мог разглядеть человека, который ее держал. Я схватил банку. Рука исчезла. Я услышал, как затихают шаги в глубине дома.
Перед тем как войти, я выпил три больших глотка для храбрости.
Дом был пуст.
А вот сад полон.
Элмо Крамли в шляпе бананового воротилы сидел под сенью колючего кустарника, неподвижно глядя на пиво в своей загорелой руке, и молча пил.
Подле него на ротанговом столике стоял телефон, из дома тянулся кабель. Пристально и устало поглядев на меня из-под белого охотничьего шлема, Крамли набрал номер.
На том конце подняли трубку. Крамли произнес:
– Снова головная боль. Беру больничный. Вернусь через три дня, договорились? Хорошо.
И повесил трубку.
– Полагаю, головная боль – это я, – предположил я.
– Ты – это каждый раз… больничный на трое суток.
Он кивком указал на стул. Я сел. Он отошел на край своих персональных джунглей, где трубили слоны и слышался шорох крыльев невидимых гигантских шмелей, колибри и фламинго, вымерших задолго до того, как будущие экологи заявили об их вымирании.
– Где, черт возьми, ты пропадал? – спросил Крамли.
– Я женился.
Крамли обдумал мой ответ, пренебрежительно фыркнул, не спеша подошел ко мне, обнял за плечи и поцеловал в макушку.
– Принимаю!
И, рассмеявшись, вытащил целый ящик пива.
Мы сидели и ели хот-доги в небольшой ротанговой беседке в глубине сада.
– Ладно, сынок, – наконец сказал он. – Твой старый папочка скучает по тебе. Но юноша под одеялами не слышит. Старая японская поговорка. Я знал, что однажды ты вернешься.
– Ты меня прощаешь? – спросил я, едва сдерживая слезы.
– Друзья не прощают, они забывают. Промочи-ка горло. А что Пег, отличная жена?
– Год как поженились и уже ссоримся из-за денег. – Я густо покраснел. – Она зарабатывает больше. Но мои заработки на киностудии растут – сто пятьдесят в неделю.
– Черт! Это же на десять баксов больше, чем зарабатываю я!
– Ненадолго, всего на полтора месяца. Скоро снова буду писать рассказы для «Дайм мистери» [211] .
– И преотличнейшие рассказы. Хоть мы давно не виделись, я все время следил…
– А ты получил мою открытку на День отца? – быстро спросил я.
Крамли кивнул и расплылся в улыбке.
– А как же! – Он выпрямился на стуле. – Но тебя привели сюда не только фамильные чувства, верно?
211
«Дайм мистери» (Dime Mystery) – журнал, существовавший в 1930–40-е годы, печатавший рассказы в жанре ужасов, фантастики, фантастического детектива.
День отца (Father’s Day) – в США празднуется в третье воскресенье июня.