Голливудские триллеры. Детективная трилогия
Шрифт:
Ее часы остановились, голос становился все тише, она засыпала. Ее губы еще шевелились. Слова, как призраки, еще слетали с губ, обрывками.
– Бедняжка, святой человек. Дурачок…
– Что за святой дурачок? – спросил я.
Крамли приник к двери.
Констанция, словно откуда-то из глубины, дала ответ:
– … священник. Бедная овечка. Его обманули. Ворвались люди с киностудии. В баптистерии кровь. Трупы, господи, трупы повсюду. Бедняга…
– Священник из церкви Святого Себастьяна? Этот бедняга?
– Конечно, конечно. Бедный он. И все бедные, – шептала Констанция. – Бедный Арби,
– Что-что ты сказала? Кто несчастный?
– Хо… – невнятно бормотала Констанция, – ли… ок… хаус…
И она уснула.
– Холлихок-хаус? Не знаю фильма с таким названием, – прошептал я.
251
Холлихок-хаус (Hollyhock House) – архитектурная достопримечательность Лос-Анджелеса, музей. Построенный в 1921 году по проекту Фрэнка Ллойда Райта, этот дом был подарен городу его владелицей, Элин Барнсдалл, и с 1927 года там находился Центр искусств и художественная галерея (California Art Club).
– Нет, – сказал Крамли, входя в комнату. – Это не фильм. Вот.
Он засунул руку под ночной столик, вытащил телефонный справочник и полистал страницы. Пробежав пальцем сверху вниз, он вслух прочел:
– Санаторий «Холлихок-хаус». Полквартала к северу от церкви Святого Себастьяна, так?
Крамли наклонился к самому уху Констанции.
– Констанция, – проговорил он. – Холлихок. Кого там держат?
Констанция застонала, прикрыла глаза рукой и отвернулась. Несколько последних слов о той далекой ночи были обращены к стене.
– … думала жить вечно… так мало знала… бедные все… бедный Арби… бедный священник… бедняга…
Крамли поднялся, бормоча:
– Черт! Проклятье! Ну конечно. Холлихок-хаус. Это же в двух шагах от…
– Церкви Святого Себастьяна, – закончил я. И добавил: – Отчего у меня такое чувство, что ты потащишь меня туда?
– Ты, – сказал мне Крамли за завтраком, – похож на умирающего. А ты, – он указал бутербродом с маслом на Констанцию, – на Справедливость без Милосердия.
– А я на кого похож? – спросил Генри.
– Тебя я не вижу.
– Вот ведь беда, – посетовал слепой.
– Скидывайте одежки, – скомандовала Констанция, неподвижно глядя в одну точку, словно читая какую-то идиотскую вывеску. – Пора искупаться. Едем ко мне!
И мы поехали к Констанции.
Позвонил Фриц.
– Ты мне сделал середину фильма, – прокричал он, – или это было начало? Теперь надо переделать Нагорную проповедь!
– А надо ли? – почти крикнул я.
– Ты в последнее время ее не перечитывал? – Фриц, судя по звукам, решил сделаться как Крамли, то есть рвал на себе последние остатки волос. – Так перечти! А потом напиши закадровый текст для всей нашей чертовой картины, чтобы он скрыл все десять тысяч рытвин, впадин и мозолей, оставшихся
– Вообще-то нет.
Фриц вырвал у себя еще клок волос.
– Так давай пролистай по-быстрому!
– По-быстрому?!
– Через две страницы. Ровно в пять будь на студии с такой проповедью, которая бы сразила меня наповал, и таким закадровым текстом, чтобы Орсон Уэллс в штаны обмочился! Твой Unterseeboot Kapitan командует: погружение!
И он погрузился, повесив трубку.
– Одежду долой! – сказала Констанция, еще не совсем проснувшись. – Все в море!
Мы поплыли. Я плыл за Констанцией в прибойных волнах так далеко, как только мог; потом тюлени позвали ее с собой и унесли в океан.
– Боже! – сказал Генри, сидя по шею в воде. – Мое первое купание за многие годы!
К двум часам дня мы приговорили пять бутылок шампанского и вдруг почувствовали себя почти счастливыми.
Затем, не знаю как, я присел и написал свою Нагорную проповедь и прочел ее вслух под грохот волн.
Когда я закончил, Констанция тихо сказала:
– Где бы мне записаться в воскресную школу?
– Иисус гордился бы, прочтя такую проповедь, – сказал слепой Генри.
– Я всегда знал, что ты… – Крамли налил мне в ухо шампанского, – гений.
– Черт возьми! – скромно произнес я.
Я вернулся в дом и добавил еще про то, как Иосиф с Марией въехали верхом в Вифлеем, нашли мудрых людей, положили Младенца на кучу соломы, а животные смотрели на них с недоверием, и среди всех этих полночных верблюжьих караванов, загадочных звезд и чудесных рождений я услышал за спиной голос Крамли:
– Святой бедняга.
Он набрал номер справочной.
– Голливуд? – сказал он. – Церковь Святого Себастьяна?
В полчетвертого Крамли подвез меня к церкви.
Он внимательно посмотрел мне в лицо, словно желая видеть не только мою башку, но и то, что болтается внутри.
– Перестань! – приказал он. – У тебя тупая самодовольная ухмылочка, приклеенная к губе, как цирковой билет. Как будто ты споткнулся, а с лестницы навернулся я!
– Крамли!
– Христос всемогущий, а как же вчерашняя погоня, когда мы кругами носились под стеной со скелетами, а Рой, который до сих пор скрывается, а слепой Генри, отгоняющий призраков своей палкой, а Констанция, которая к вечеру опять испугается и явится сдирать пластыри с моих незаживших ран? Это была моя идея – притащить тебя сюда! А теперь ты стоишь тут как ученый клоун, готовый сигануть с обрыва!
– Святой бедняга. Дурачок. Бедный священник, – отозвался я.
– О нет, перестань!
И Крамли уехал.
Я бесцельно бродил по церкви, небольшой по размерам, но сверкавшей золотым убранством. Затем остановился перед алтарем, в котором было, наверное, золота и серебра, пожалуй, не меньше чем на пять миллионов долларов. Если отдать в переплавку возвышающееся посредине изображение Христа, можно было бы купить половину Монетного двора США. Как раз в тот момент, когда я стоял, ослепленный исходящим от креста светом, за спиной раздался голос отца Келли.