Голодная кровь (Рассказы и повесть)
Шрифт:
4
Вдруг стало резко темнеть. Сухо раскатился далекий гром. Ты наклонилась, стала поправлять сандалии. Тенью мелькнула коричневая степная лиса.
– Можно я тут в тени посижу? Чёт-то устала я…
Ты села прямо на сухую траву, едва пробивавшуюся рядом с корнями дуба. Я сделал несколько шагов в сторону. Стало еще темней. Серая душная фата моргана, потеснив голубенький озерный миражец, тяжко налегла на меня, мигом доведя до судорог, до спазма.
Словно бы нехотя из полутьмы кустов
– Шо, враз обосрался? – по-собачьи осклабилась Гандала.
Зная, что от плевка мираж может рассеяться, хотел было я в Гандалу плюнуть. Но слюны не было, во рту пересохло.
– А вот погоди, напущу на тебя бабу Гуляну, так ты свою кралю на раз-два-три позабудешь!
Гандала исчезла, я поискал тебя взглядом, не нашел, и тут же из-за кустов появилась Гуляна. Еще нестарая, в застиранном до дыр платье, едва прикрывавшем прозрачное тело, внутри которого отсутствовала сердечная мышца, но зато свободно болтались селезенка с печенью, – двинулась она ко мне, выставив поперед себя заткнутый пробкой пузырек с длинной шейкой. Что в пузырьке – рассмотреть не удалось. Да и не до того было.
– Возьми мой яд! – крикнула вдруг Гуляна, вскинула пузырек, как гранату вверх и высолопила трубчатый длинный язык, покрытый по бокам шиповидными гусиными отростками.
Яд из трубчатого языка брызнул струйкой, я отскочил назад. Гуляна еще раз, уже равнодушней, цыкнула ядом, – как цыкают обычной слюной, – и здесь снова треснул пополам и покатился стальными ободами по ракушняку совсем близкий гром. С неба просыпался сухой дождь. Взвихрились на песчаном пространстве малые смерчи. Гандала и Гуляна, схватившись за руки, начали меж этих смерчей, кривляясь, плясать. Правда, тут же их мутно-бутылочные фигурки стали бледнеть, уменьшаться и постепенно исчезли. Вслед за этим рассыпались и малые смерчи, а на месте, где только что выгибались плясуньи, выросли две небольшие горки золотистого морского песка.
Сухой дождь тоже как-то враз кончился. Однако песчаные горки-тела Гандалы и Гуляны продолжали резко взблёскивать, то ли капельками воды, то ли женским, резучим потом. Шумно выдохнув, – к степным миражам было не привыкать, – развернулся я к твоему дубу. Но тут, совсем рядом, близ дикой маслины объявилась крупная ласка с буроватой спинкой и белой грудью.
Ласка заговорила вкрадчиво:
– Ты не гляди, что я теперь зверушка. Я родственница твоя далекая. Ну, голос мой вспоминаешь? Ты меня зимой в позапрошлом годе на колядках колбасой домашней угощал. Так что зла тебе не сделаю. Хватай свою невесту в охапку и дуй поскорей отсэда. А то рот вам песком забьют, и станете вы и ваши друзяки обыкновенными мешками с песком. Ну, правда, мешками ходячими, – смеясь, добавила женщина-ласка.
Тут снова ветки и кусты рванул ураган, взметнулись тучи травы и покореженных жарой коричневых листьев. Но и ураган, быстро сник. Вместе с ним исчезли, вновь было колыхнувшиеся, и теперь скорей напомнившие надутые и раскрашенные бычьи пузыри, фигурки Гандалы, Гуляны и женщины-ласки.
Под
5
– А город Николаев. А фарфоровый завод.
А по полю девчоночка, девчоночка идет…
«С вами, мальчишки, с вами пропадешь, – откуда-то из-за кустов, вдруг подпела ты мужскому надтреснутому баритону, – с вами, негодяи, своей смертью не умрешь».
Песню пел улыбчивый паскудник Вадим Д., с которым был я шапочно знаком и раньше, а тебя познакомил только вчера на какой-то дохлой вечеринке, которую устроил в честь нового учебного года один из моих одноклассников.
Крепыш с непокрытой головой, идеально круглым славянским лицом, правда, чуть отливавшим неестественным сизо-оливковым цветом, шел к нам, потряхивая школьным пшеничным чубчиком, чуть посмеиваясь и явно чем-то гордясь. Скоро стало ясно, чем именно. Подойдя, Вадим опустил прямо в песок новенький заморский магнитофон и, расправив борцовские плечи, занёсся окончательно.
Черно-серебряный «Грюндиг» в песках смотрелся вызывающе. От «Грюндига», находящегося в неположенном месте, вся окружающая жизнь для меня вдруг перевернулось с ног на голову и, хлопая парусиновыми крыльями, как степная дрофакрасотка, рванула в сторону никак не прольющейся грозы.
– Знаете, ребя, что такое ЧК? – без всяких приветствий начал Вадим и, присев на корточки, щелкнул рычажком магнитофона.
На дурацкий вопрос отвечать я не стал. А ты фыркнула и зачем-то оглянулась.
– Да не трухайте вы, ребя. Вам же вчера было ясно сказано: не на службе я! Короче, в отпуске. Просто предупредить пришел. По дружбе! Шушуканья ваши я вчера добре разобрал.
Зная, что Вадим то ли состоит на службе в ГБ, то ли как-то сотрудничает с «конторой», мы вчерашним вечером ни о чем таком запретном не говорили. Правда, про одну из самиздатовских книг – и скаканул же на язык Милован Джилас, со своими «Разговорами со Сталиным»! – тихонько потрещали.
– Ну, так я вам расскажу, что такое ЧК сегодня, – вдруг впадая в непонятное раздражение, сказал Вадим и резанул воздух ребром ладони.
– Ой, пожалуйста, только без лекций. Они мне еще в Москве надоели. Вы вчера так здоровски плясали в одиночку. Я прям любовалась. Врубите маг, – вместе попляшем!
– Плясать в песках – чужеземных бесов тешить, «чтоб творить вам совместное зло потом», – переиначивая Высоцкого, проговорил, едва сдерживая гнев, Вадим. – Ладно, топайте за мной. Здесь рядом халабуда одна имеется, там потолкуем.
6
В халабуде без окон, без дверей, в четырех ракушечных, уже кое-где осыпавшихся стенах, под камышовой с дырьями крышей, стояли два плетеных стула и распиленная пополам этажерка, из которой изготовили два низеньких опрятных столика. Ты села на стул, Вадим тоже. Я остался стоять, хотя сперва хотел, для большей уверенности, опустить со всего размаху свой зад на одну из половинок этажерки, так, чтоб она треснула пополам.