Голодная кровь (Рассказы и повесть)
Шрифт:
К Пырчу долгоносому, Пырчу брыластому кинулся человек одетый гороховым медведем. Сцепившись, покатились они по мелким московским камешкам, по охристому бульварному песочку. Хрясь-хнысь! Хнысь-хрясь!
Бомжонок Чиль уже хотел было дать дёру, но тут к упавшим на землю клоунам подбежал ещё один: невысокий, крепкий, в островерхом колпаке с ослиными ушами и в пиджачке, сердцами красными изрисованном. Несколько раз ударил он палкой сперва Пырча, а потом и медведя.
Стало ясно: бугор явился. Чуть помедлив, бугор крикнул:
– А ну на место, и чтоб
Чуть помешкав, толпа фарсёров и ёр, двинулась дальше.
И тогда распорядитель всего этого дела, так быстро и властно вернувший движению размеренность и порядок, пошептав что-то на ухо «Синей бороде», а потом и «Гороховому медведю», рывком от шествия отделился.
Перепрыгнув через бульварную ограду, резко встряхивая головой в колпаке с ослиными ушами, наискосок, через поток машин, двинулся он к Старому цирку. За ним дёрнулся было, но потом почему-то возвратился назад, клоун с огромным белым цветком на груди…
Громче, заливистей, круче!
Как полупрозрачная громадная труба, взвыл, наполняясь гулом и гуканьем Цветной бульвар. Визг тормозов, кряканье скорых, ругань из открытых автомобильных окон, – всё это человека в шутовском колпаке беспокоило мало. Мастерски поигрывая палкой с набалдашником, петлял и петлял он среди машин.
Вслед ему с небольшой заминкой, полетели проклятия дуралеев, почувствовавших себя обутыми сразу на обе ноги:
– Репетицию, ирод, срывает!
– Сам подманил, а сам бросил.
– Докладаться – слышь-ка? – побёг он…
– Устроил шествие гномов, а сам в кусты!
– Кончайте, черти бесхвостые, воду мутить! Чё ерепениться? Вам заплатили? Ну и выписывайте кренделя ногами: авось властя на бедных шутов внимание обратят.
Поток ряженых двинулся дальше, а человек с ослиными ушами, в легковатой для марта одёжке, изрисованной ко всему прочему ещё и удлинёнными сиреневыми харями, миновав проезжую часть бульвара, взбежал по ступенькам. Но тут же, спустился вниз, и, обойдя здание сбоку, исчез на задах Старого цирка.
Ошарашенный всем увиденным, жарко одетый приезжий паренёк, с упоением наблюдавший за столичным шествием, кинулся за человеком с палкой. Но добрался лишь до служебного входа: в дверях торчал охранник в синей униформе. А пареньку так хотелось поделиться частью московской свободы с кем-то из работников цирка! Не вышло. Набитый под завязочку столичной усталостью, присев на пустой ящик, привалился он спиной к жестяной рифлёной стенке и вмиг уснул. Проснулся – от стонов и смачных плевков. Харкал, лежащий на асфальте униформист. Перестав харкать, застонал:
– Как саданул, шутяра! Как саданул… Не, вы видали? Ребро, гад, сломал. За ребро ответишь! И шишка теперь на темечке. У-у, недомерок! Я т-тя все одно достану. Я т-те устрою парад-алле на Красной площади!
Вышедший минуту назад покурить и ненароком толкнувший размалёванного шута униформист-жердяй, – затушил об асфальт продолжавшую тлеть
На миг приостановившись, ряженый оглянулся.
Продолговатый цирковой двор вытянулся перед ним ещё сильней. Справа мусорник, слева рифлёные разгородки, ящики, какой-то паренёк с вылупленными зенками. Ближе к шлагбауму – фура и грузовик с прицепом: всё скошено, всё почти что лежит на боку. Редкий дефект зрения, при котором по краям обзора всё видимое кособочится, жить не мешал, но утомлял прилично. Пружинисто ступая, двинулся ряженый с хоздвора долой. В ближайшем сквозном дворе переоделся, сунул в заплечный сидор пиджачок, туда же отправил дурацкий колпак, на плечи накинул лёгкую ветровку. Зайдя за мусорные баки, двор внимательно оглядел.
«Показалось? – спросил себя ряженый, и сам себе ответил, – это навряд. Не просто так трюкач этот к сегодняшней репетиции пристроился. А к цирку не пошёл, потому что светиться не захотел. Хорошо, что на Цветном выбить репетицию удалось. Здесь топтуна засечь легче. Теперь пускай хоть на окраину Москвы парад переносят!»
Прячась за мусорником, переодевшийся вынул мобилку, дружелюбно мурлыкнул:
– Слышь, Борода, – глянь, как там этот Бом?
– У которого цветок на лацкане, и красный карандаш за ухом?
– Ну.
– Сначала за тобой дёрнулся, а потом чё-то притормозил.
– Ладно, прогон без меня кончайте.
– Так мы уже и закончили. Всё в норме, Терилло, будь спок.
– А тогда придержи этого Бома, и прямо сейчас напои его. Хоть силком, а напои. Пускай тебе Счастливый Ганс поможет. Я тут рядом подожду. Когда нахлещется, оттащите его в переулок и поспрошайте: кто он, что он? Если есть документы – гляньте.
Говоривший, не выходя из-за мусорника, присел на корточки, закрыл глаза…
Через полчаса в штанах забурлила мобилка.
– Слышь, Терилло. Не из органов он. Из блатных. Татушки у него настоящие, мы раздели и осмотрели. На запястье – голая баба на крыльях. Скокарь он. Ну, взломщик, короче. Проговорился спьяну: за тобой топать послали. Чего от тебя хотят – не знает.
– Всё. Отпускайте его. До послезавтрего, Борода.
Терёха отключил мобилку, но продолжал, сидя на корточках, себе под нос бормотать:
«Послезавтра… Послезавтра всё прояснится! Тогда и узнаем, кто ноги за мной выставил. И время встречи с Правителем, выцарапанное у чинуши загребистого, окончательно установим!»
Говоривший встал, снова переоделся в шутовской пиджачишко, и, бормоча: «оно и правильно, что в Старый цирк ломанулся. Зашёл для виду, а вышло с пользой…», – дворами вышел на Садовое и там, вскочил в подоспевший автобус, двигавшийся в сторону Сухаревской площади. Поглядывая в окна, вспоминал последние сорок минут и корил себя за мягкость. В ушах звенел и наливался злобой крик униформиста:
– Недомерок! Лош-шара!
Надо было вернуться и уже кулаком врезать униформисту по сопатке: за то, что подслушивал разговор с директорским замом.