Голодное пламя
Шрифт:
– Обиняками? Как это?
– Я хочу сказать – если вы знаете, кем работала Виктория Бергман или еще что-то полезное для расследования, я была бы благодарна, если бы вы дали мне ниточку.
К изумлению Жанетт, София захохотала и попросила еще сигарету.
– Так это теперь не имеет никакого значения, – сказала она. – Будьте добры, дайте мне Фрейда…
– Фрейда?
– Да, вы стояли у шкафчика и дотронулись до него, когда брали пепельницу, я слышала. Я слепая, но пока еще не глухая.
Жанетт достала стеклянный шарик с портретом Фрейда. Старуха тем временем зажгла очередную
– Виктория Бергман – особый случай, – начала София, медленно поворачивая стеклянный шар в ладонях. Кольцо сигаретного дыма покачивалось вокруг ее голубого платья, а в стеклянном шарике поднялась снежная буря. – Вы уже читали мои заключения и заключение суда о защите личных данных Виктории и знаете о причине такого решения. Виктория в детском, а также в более взрослом возрасте подвергалась грубому сексуальному использованию со стороны отца и, вероятно, других мужчин. – София сделала паузу, и Жанетт подумала, не бросило ли почтенную даму от остроты ума к сумятице, напоминающей деменцию. – Но вы можете не знать, что Виктория страдала также от множественного расстройства личности, или диссоциативного расстройства личности. Вам знакомы эти понятия?
Теперь беседу направляла София Цеттерлунд.
Жанетт смутно представляла себе, что означают упомянутые Софией термины. София-младшая как-то говорила, что у Самуэля Баи было подобное расстройство личности.
– Хотя это явление крайне редкое, ничего сложного в нем нет, – продолжала София-старшая. – Виктории пришлось создать несколько версий себя самой, чтобы найти силы выжить и разобраться с воспоминаниями о том, как она выжила. Когда решался вопрос о ее новых личных данных, она получила соответствующие документы, один из ее внутренних персонажей обрел плоть и кровь. Этот персонаж – заботливая часть ее, та, что смогла получить образование, найти работу и так далее, коротко говоря – жить нормальной жизнью. В письме, которое я получила, она писала, что идет по моим стопам, но что она не работает с фрейдовским психоанализом…
София снова улыбнулась, блеснула на Жанетт глаукомой и встряхнула стеклянный шар. Жанетт почувствовала, как подскочил пульс.
По стопам Софии, подумала она.
– Фрейд писал о моральном мазохизме, – добавила София. – Мазохизм диссоциативной личности может состоять из того, что он или она вновь и вновь переживают направленную на себя агрессию, позволяя некой альтернативной личности направлять эту агрессию на других. Я предположила подобную черту у Виктории, и если она не получала помощи в разрешении своих проблем во взрослом возрасте, велик риск, что эта личность продолжает жить в ней. Она действует, как ее отец, чтобы мучить себя, чтобы наказывать себя.
София сунула окурок в стоящий на столе цветочный горшок и откинулась на спинку кресла. На ее лицо вернулось отсутствующее выражение.
Жанетт покинула «Сольрусен» спустя десять минут и один выговор. Они с Софией выкурили по пять сигарет каждая, на чем их и поймали заведующая с медсестрой, которая принесла Софии лекарство.
Жанетт прочитали нотацию и выругали, после чего попросили выйти вон. К счастью, она успела узнать достаточно, чтобы расследование могло двинуться дальше.
Она
– Вот дерьмо, – выругалась Жанетт.
Сделав с десяток попыток, она сдалась и решила пойти выпить кофе где-нибудь поблизости, позвонить Хуртигу и попросить заехать за ней. Можно будет заодно обсудить то, что рассказала София Цеттерлунд.
Жанетт спустилась к центру Мидсоммаркрансена, к кабачку «Три друга», располагавшемуся прямо напротив метро. Зал был наполовину пуст, и Жанетт нашла свободное место у окна, которое выходило на Мидсоммарпаркен, заказала кофе, бутылку воды «Рамлёса» и набрала номер Хуртига.
– Так, что случилось? – с энтузиазмом спросил Хуртиг, и Жанетт улыбнулась, делая большой глоток минералки, чтобы прочистить горло.
– София Цеттерлунд рассказала, что Виктория Бергман – психолог.
Мыльный дворец
Избыточность – один из ярчайших симптомов неудовлетворенности, так ведь? Погрузившись в себя, София Цеттерлунд прогуливалась вдоль Хорнсгатан. А неудовлетворенность разве не есть атака на изменения?
София ощущала себя зверем, за которым идет охота, но охотником был не человек, а воспоминания. Прошлое вторгалось в повседневные мысли о покупке продуктов и прочую рутину.
Ей могло стать дурно от знакомого запаха, а от внезапных звуков сводило желудок.
София понимала: рано или поздно придется рассказать Жанетт, кто она на самом деле. Объяснить, что была больна, но теперь здорова. Неужели так просто? Просто рассказать – и все? И как отреагирует Жанетт?
Когда она помогала Жанетт с профилем преступника, она просто, несентиментально и хладнокровно, рассказывала о себе самой. Ей не нужно было читать описания мест преступления – она и так знала, как они выглядят. Как они по идее должны выглядеть.
Все встало на свои места. Она поняла.
Фредрика Грюневальд и Пер-Ула Сильверберг.
Кто еще? Регина Седер, разумеется.
И наконец – она сама. Так должно быть.
Вот что должно случиться.
Причина и следствие. Она – делу венец. Неизбежный финал.
Самое простое – рассказать обо всем Жанетт и положить конец всему этому безумию, но что-то останавливало Софию.
С одной стороны – может быть, уже поздно. Лавина двинулась с места, и никакие силы ее не остановят.
София наискосок пересекла Мариаторгет и двинулась к Мыльному дворцу. Вошла в здание, поднялась на лифте.
В приемной ее окликнула Анн-Бритт. Надо сказать кое-что важное.
София сначала удивилась, а потом разозлилась. Анн-Бритт сказала, что говорила с Ульрикой Вендин и Аннет Лундстрём.
Все запланированные встречи с Ульрикой и Линнеей отменены.
– Все? Но должна у них быть какая-то причина? – София перегнулась через стойку, за которой сидела секретарша.
– Н-ну, мама Линнеи сказала, что она сама теперь чувствует себя лучше и что Линнея снова дома. – Анн-Бритт сложила газету, лежавшую перед ней, и продолжила: – Очевидно, ей вернули право опеки над девочкой. Принудительное лечение было временным, а теперь, когда все хорошо, она решила, что Линнее больше не нужно к вам ходить.