Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
Я невольно вспоминаю, как впервые увидела ее. Среди умирающих, окровавленных, полуживых солдат, которых она, как защитница, не пускала на тот свет, продолжая бинтовать, успокаивать, бинтовать и снова делится обнадеживающими словами. Не лгать – поддерживать, какой бы горькой не была правда.
– Введите нашего юного борца в курс дела, полковник Хоторн. Джэйден, Элмер – жду вас на стрельбище. Фрайзер, думаю, твоя помощь в госпитале будет очень кстати.
– Есть, генерал, – отрезает Фрайзер.
– Так точно, генерал, – подхватывают остальные.
– Удачи, Китнисс, – Пэйлор провожает меня ласковым, почти материнским взглядом, но голос ее по-прежнему
Генерал. Подумать только! Ей нет и сорока, а она возглавляет повстанцев. Она, как и прежде, не любит славы: вот потому-то слух о том, что главными лицами в развязанных бунтах являются Гейл и Элмер вполне объяснимо. Все считают их лишь пешками, пытающимися остановить игру значимых фигур. Никто и не воспримет всерьез двух парнишек, едва выбравшихся в реальный мир. Я смотрю на поучительный взгляд Джонатана Хейса, который о чем-то беседовал с Гейлом, пока я все еще наблюдала, как остальные покидали Штаб. Я вижу восхищение и преданность в глазах Гейла, и мне кажется, он считает Джонатана заменой своему отцу, которого он, как и я, потерял в раннем детстве.
– Начнем с того, что в подсчетах повстанцев, ты действительно ошиблась, – начинает Гейл, – Мы не знаем конкретную цифру жителей каждого Штаба. Да и не каждый Дистрикт может позволить себе подобный бункер в котором разместились мы. Но мы точно знаем, что Первый и Второй расположились в подвальных-складах своих Дистриктов. Третий обустроили в одном из заброшенных заводов – в дистрикте его считают отравленным ядохимикатами, которые использовало предприятие, но на самом же деле это еще одна уловка повстанцев. В Четвертом, Пятом и Шестом дистриктах оборудованы самые незначительные повстанческие бункеры. Люди мало откликаются на наши просьбы – все страшатся мести Койн, хотя никто не доволен подобным режимом тоталитаризма. Остальные укрываются в малодоступных для миротворцев местах, передавая весточки и сообщения через посланников.
– Посланников?
– Людей, которые не были замечены в бунтах. Им разрешается покидать собственный дистрикт, а вот мне выезд официально запрещен, – расстроено произносит напарник.
– А Элмеру разве нет? Как тогда он оказался во Втором?
– Официально – нет, но кто сказал, что заполучить один поезд тяжелее, чем завладеть Тренировочным Центром?
– Думаю, ты хочешь знать почему, если сила и мощь повстанцев так велика, мы не предотвращаем Игр? – наконец вмешивается Джонатан.
– Да, это действительно приходило мне в голову.
– Мы выжидаем, – отвечает Гейл.
– Пока силы «Огненного Морника» наберут обороты? – наобум спрашиваю я.
– Нет, Кискисс. Мы ждем Голодных Игр.
Я впадаю в ступор. Они ждут, пока развяжется кровавая бойня? У меня появляются сомнения насчет искренних побуждений революционеров.
– Может, все-таки, объяснишь? – стальным голосом спрашиваю я.
– Все эти бунты, мелкие восстания, волнение в народе и слабые стычки с миротворцами – как ты думаешь, зачем все это нам? – спрашивает Джон.
– Я не имею ни малейшего понятия. Хватит плести интриги, я хочу знать – зачем вы ждете начал этих чертовых Игр?!
– Мы выискиваем их слабые места. Те, с которых и начнется переворот. Шаг за шагом мы продвинемся к Капитолию, чтобы наши потери не составляли и трети от потерь армии Койн. Пока происходят эти стычки, к нам приходят все новые и новые люди – наши ряды пополняются, мы восстанавливаем силы. Отстраиваем бункеры, в которые, в случае чего, мы сможем вернуться.
– Это выжидание перед началом…
Дыхание перехватывает. Я глотаю
– Да, Китнисс, – строго и расчетливо говорит Гейл, – перед началом войны.
***
Вечерний воздух по-прежнему путается в моих волосах. Я стараюсь прижаться к Гейлу еще плотнее: у нас осталось не так много времени, перед тем, как в Тренировочном Центре опять включатся камеры видеонаблюдения. На обратном пути он едет во множество раз быстрее, и потому, кроме грубого свиста в ушах я абсолютно ничего не слышу. В комендантский час подобный звук должен обратить на себя внимание, но почему-то до сих пор не обратил. Мы не видим ни единого «белого облака» пока добираемся до Центра. И когда мотоцикл наконец-то тормозит у черного входа, я продолжаю держаться за складки его футболки.
– Китнисс, ты можешь отпустить меня – мы приехали, – ухмыляется Гейл.
– На обратном пути ты несся как сумасшедший – я думала, мы разобьемся, – нервно отвечаю я, – Даже если ты неплохой водитель, помни, что удача никогда не бывает…
– … на нашей стороне. Да помню я, помню.
В этот момент ко мне возвращаются воспоминания о нашей дружбе. Как познакомились, как охотились, как ненавидели и нуждались, как верили, как сопереживали. Как вместе ждали первой Жатвы для Прим. Как хохотали над Капитолием, как шутили о все той же «удаче». Я нервно тереблю края его куртки, болтающейся на мне, как мешок. Недостает ли мне любви Гейла? Да, возможно. Возможно, я просто нуждаюсь в чьей-нибудь опеке, а возможно, я просто хочу знать, что этот парень до сих пор любит меня.
Гейл теребит телебраслет. Нажимает на клавиши, грозно ругается. И я невольно любуюсь этим, как чем-то, что было множество жизней назад и уже никогда не станет прежним. Я знаю, что не станет.
– Гейл… – невнятно шепчу я.
– Две секунды, Китнисс. Да чтоб тебя, чертова ты техника!
– Гейл, я … я скучала, – говорю я, потупив взгляд.
– Да, и я скучал, Кискисс. Выкину эту хреновину, как только вернусь в Логово.
– Нет, ты не понял. Я действительно скучала…
Он замирает. Отпускает руку и долгим протяжным взглядом изучает мое раскрасневшееся лицо. Я радуюсь тому, что на улице за полночь, а солнце по-прежнему не показывается на горизонте и мое лицо, залитое краской, остается в клубящейся тени ночи. Его руки – знакомые, жесткие, властные, но нежные смыкаются за моей спиной. Я утыкаюсь ему в шею и чувствую слабый, но такой неземной аромат лесного духа. Луговина. Беззаботное счастье. Радость. Пусть я не чувствую себя в безопасности, подобно тому, как чувствовала себя рядом с Питом, я знаю, что этого мне не хватало.
Он не убийца. И никогда им не был. Он оказался в ненужном месте, в ненужное время – он человек преданный волей случая. Преданный мной. Он считал себя палачом. Зализывал раны, излечивал, восстанавливал себя по кусочку намного тщательнее, чем я, ведь он считал себя убийцей – и не позволял себе этого забыть. Руки сами тянутся обнять его, и я чувствую, как по его спине проходит дрожь – мышцы напарника невольно напрягаются. Он шумно выдыхает, и так же жадно втягивает носом воздух.
То, что происходит в следующее мгновение, я спишу на предательство Пита, слабость моего характера, безвольность Гейла, старую дружескую привязанность – но его губы накрывают мои, и я растворяюсь в этом поцелуе. Я отвечаю на него. Так же, как отвечала, когда он был при смерти. Я поддаюсь ему – потому, что это не «секс без обязательств». Потому, что это чувства.