Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница
Шрифт:
Капитуляции?!
– Мне не нужна церемония! Я хочу драться. И я вам нужна – кто из вас стреляет лучше меня?!
Не люблю хвастаться, но сейчас случай особый.
– Вы ведь берете Гейла!
– Гейл ежедневно участвовал в тренировках, если только не был занят другими обязанностями. Мы уверены, что можем на него положиться, – говорит Койн. – А сколько занятий посетила ты?
Ни одного. Вот сколько.
– Я охотилась… и тренировалась с Бити в отделе спецвооружения.
– Это не то же самое, Китнисс, – говорит Боггс. – Мы знаем, что ты ловкая, и смелая, и отлично
– В Восьмом вас это не заботило. Да и во Втором, если на то пошло, – парирую я.
– В обоих случаях твое участие официально не было предусмотрено, – говорит Плутарх, буравя меня взглядом, чтоб я не сболтнула лишнего.
Он прав. Ни сбивать планолеты в Восьмом, ни выбегать к раненым во Втором мне определенно никто не приказывал. Это получилось стихийно.
– Причем оба раза ты была ранена, – добавляет Боггс.
Внезапно я вижу себя его глазами. Семнадцатилетняя малявка. Взъерошенная. Недисциплинированная. Не оправившаяся до конца. Не солдат, а наказание.
– Но мне нужно быть там, – упрямо настаиваю я.
– Почему? – интересуется Койн.
Почему? Потому что я жажду отомстить Сноу. Потому что мне невыносима мысль находиться в Тринадцатом вместе с теперешним Питом, пока Гейл сражается на поле боя. Я не могу сказать Койн об этом, но у меня есть вдоволь других причин.
– Из-за Двенадцатого. Они уничтожили мой дистрикт.
Президент на секунду задумывается. Смотрит на меня оценивающим взглядом.
– Хорошо. У тебя есть три недели. Этого мало, но ты можешь хотя бы начать тренироваться. Если комиссия сочтет тебя годной, возможно, мы пересмотрим наше решение.
Точка. Это большее, на что я могу надеяться. Что ж, сама виновата. Из расписания выбирала только то, что мне по вкусу. Беготня с автоматом по полю меня не привлекала. Теперь вот расплачиваюсь.
Джоанна в госпитале рвет и мечет. Ее тоже не берут. Я говорю ей, что решила Койн.
– Может, тебе тоже разрешат тренироваться.
– Ладно. Я буду ходить на тренировки. Но я полечу в чертов Капитолий, даже если мне придется захватить планолет и убить экипаж.
– Думаю, на занятиях тебе лучше про это не распространяться, – говорю я. – Но я рада, что будет кому меня подбросить.
Джоанна ухмыляется. Похоже, наши отношения начинают налаживаться. Не уверена, что нас можно назвать подругами, но слово «союзники», пожалуй, сгодится. Это хорошо. Союзник мне скоро понадобится.
На следующее утро, когда мы в 7.30 являемся на тренировку, действительность дает мне пощечину. Нас определяют в отряд новичков, четырнадцати-пятнадцатилетних подростков. Это кажется несколько оскорбительным, пока не становится ясно, что и до них нам далеко. Гейл и остальные бойцы, выбранные для отправки в Капитолий, тренируются по ускоренной программе. После растяжки (больно!) часа два выполняем силовые упражнения (очень больно!), потом на очереди бег на пять миль (боль дикая!). Сколько ни обзывает меня Джоанна дохляком, неженкой и всякими другими словами, я выдерживаю только одну милю.
– Ребра, – объясняю
– Ясно дело: так они еще месяц болеть будут.
Я качаю головой.
– У меня нет месяца.
Она окидывает меня взглядом.
– Врачи не предлагали тебе никакого лечения?
– А оно есть? – спрашиваю я. – Мне сказали, само заживет.
– Они всегда так говорят. Но они могут ускорить процесс, если я попрошу. Предупреждаю – будет несладко.
– Пожалуйста. Я должна попасть в Капитолий.
Солдат Йорк молча делает пометку в блокноте и сразу отсылает меня обратно в госпиталь.
– После обеда я вернусь, – обещаю, помедлив. Мне больше не хочется пропускать тренировки.
Инструктор поджимает губы.
Двадцать четыре укола в грудную клетку. Лежу распластанная на кровати, скрипя зубами, чтобы не просить капельницу с морфлингом. Еще утром она на всякий случай стояла у кровати. В последнее время я ею не пользовалась, но держала ради Джоанны. Сегодня мне сделали анализ на следы наркотика в крови – лекарство имеет в сочетании с морфлингом опасные побочные эффекты. Врачи не скрывали, что пару дней придется туго, но меня это не остановило.
Ночка в нашей палате – врагу не пожелаешь. О сне не может быть и речи. Мне кажется, я прямо-таки чувствую запах горелого мяса от своей груди. Джоанна страдает от ломки. Сначала, когда я извиняюсь, что больше не смогу снабжать ее морфлингом, она машет рукой – рано или поздно это должно было случиться. К трем ночи осыпает меня самой изощренной бранью, какая есть в Седьмом дистрикте. На рассвете поднимается и вытаскивает меня из постели, чтобы идти на тренировку.
– Кажется, я не смогу, – признаюсь я.
– Сможешь. Мы победители, или ты забыла? Мы выживаем вопреки всему! – рычит Джоанна, а сама вся зеленая и дрожит как осиновый лист.
Я одеваюсь.
Нам нужно быть победителями, чтобы пережить это утро. Когда мы видим, что снаружи льет как из ведра, мне кажется, Джоанна сейчас грохнется в обморок. Лицо ее становится пепельным, и она будто перестает дышать.
– Всего лишь вода. Это не смертельно, – говорю я.
Она сжимает зубы и выходит на размытое поле. Дождь не прекращается ни на минуту, пока мы разминаемся, делаем упражнения, потом шлепаем по беговой дорожке. Я снова останавливаюсь через милю и борюсь с искушением сорвать рубашку, чтобы холодный дождь остудил горящие ребра. Давясь, запихиваю в себя полевой паек – пропитанную водой рыбу и тушеную свеклу. Джоанна съедает половину, затем ее тошнит.
После обеда нас учат собирать и разбирать автоматы. У меня получается, у Джоанны слишком дрожат руки. Я ей помогаю, когда Йорк отворачивается. Потом, несмотря на непрекращающийся дождь, меня ждет приятный сюрприз – мы идем на стрельбище. Наконец что-то, что я хорошо умею. Автомат, конечно, не то же самое, что лук, но к концу дня у меня лучший результат в группе.
Едва мы возвращаемся в госпиталь, Джоанна говорит:
– Мне это уже осточертело. Жить в госпитале. Все смотрят на нас как на пациентов.