Голодранец
Шрифт:
За спину заходили паршивые партийные скоты,
Как только где-то гаснул свет.
И где же были все, идейные, вы,
Когда просил о помощи поэт?
Предатели, бандиты, воры,
Растащили по кускам страну, себя, части души.
То, что он восхвалял, заставили сгнить
И по гною наверх залезли, слова им не скажи
И коль вокруг и воздух не красный, то и им не дыши,
Дух в тебе иначе как не пролетарский.
В
Родился, желтоволосой, с голубыми глазами.
Быть может, были вы правы,
Но не было правды за вами.
А он родину любил, душою, не лозунгами и словами,
Душою, не красной тряпкой и голубыми глазами…
И с полыхающими черепами
Вы внизу теперь маршируете в суете
Меж идеологическими речами,
Меж их столпами,
А, вернее, оставшимися от них камнями.
Нестройный, уродливый шепот
Проникает сюда, все гаснет и меркнет.
Беззастенчивый, лживый ропот
Волною морской пенится и шепчет,
Покуда мирик дремлет…
И волосы дыбом,
И сухо во рту.
Огромная белая глыба
Растёт! А не тает… В моём личном аду.
Как ты мог, как ты мог…
Оседлав совесть, её же погонять.
Как мог ты, как ты мог!
Писать ту чёрную повесть,
Пока мог себя защищать…
Ну и поэт…
Ну и хулиган!
Встать наперекор аппарату!
На перепутье дорог
Кровавого триумвирата,
Посеяв вокруг правдивый обман,
Каков скандалист,
Каков же смутьян!
Ты слышал их,
Когда сапоги их шли тебя умерщвлять?
Свою песнь сгнусавил над тобой, над усопшим, твой монах…
Авантюрист!
Ты так и не смог убить…
Чёрного короля.
И на поругань идёшь, златовлас.
Прости, да простит твой гений, но вина не их,
Что были возле тебя,
Вина твоя,
Что не было…
Рядом других.
Пробегут года, пролетят разномастные лета,
Пронесется громогласным, эхом раскатистым, правда.
И не поднимет больше взора
Поникшая поэта голова,
И не улыбнётся…
Наш учитель неоправданный…
В плену
Знаешь, в чем твоя проблема?
Ты, наивный, хочешь быть
Понятным всем
И вместе с тем,
Понятным хочешь быть
Только мне.
Ты выбрался из собственного плена.
В одном наручнике,
Выкованном в том же плену своими руками.
Но
Ты, герой, хочешь обратно в плен,
В сырую яму.
Где среди гадов ползучих, грязи и всемирного кала,
В маске, изрисованой больным оскалом
Строить хотел бы снова
Хореи и ямбы.
И в этой же пленной яме,
Из грязи и кала,
Хореев и ямб,
Строил бы, как тогда, свои оригами.
Помнишь?
По исписанной бумаге,
Проведя пальцем по линии изгиба
Линией искрошенного ногтя,
Подбросил бы свой рваный самолёт
Чуть выше и вперёд,
Полетел бы чудо-птицей…
Ты же знаешь, нельзя выше и вперёд…
Налево, вниз, направо, вверх, вперёд,
Нельзя на взлет.
Стены – чёрный острый лёд.
Такие стены.
Не взлететь ни ямбу, ни хорею,
Лёд Гипербореев заполнил яму.
Такие ямы – грязь и змеи,
И такой вот лед,
Не берет ни рука, ни пламень.
О, да я смотрю, мы не рады свободе,
Ведь на свободе ты один.
А что же мы не пишем?
А что же мы молчим?
А, копим злость и во сне, в постелях потом кричим.
Одно слово… "Герой из плена",
Ты, пожалуй, не герой, ты в лёгком эмфизема.
С тобою вроде можно жить,
Но нельзя дышать.
И что же, трупом живым слыть?
От себя не убежать.
Ты говоришь мне, что моя проблема,
Цитирую, быть
Понятным всем
И вместе с тем -
Понятным быть
Тебе.
Разочарую, о, дитя!
Дитятко пера и мягкого подручного листа!
Моя проблема – не быть понятным всем,
Даже не непонятым по миру плыть,
Моя проблема, в общем-то, быть.
Ведь ты… Или я?
Лишь образ, рисованный с образа холста.
Выходит, ты, а может, я
Лишь копия некоего тебя?
Ну нет. Совсем какой-то алогичный бред.
Ведь мы виделись буквально вчера.
Помнишь?
Твой развязался шнурок у края лужи,
А я увидел брошенный сверху канат,
Ты сделал вид, что я тебе не нужен,
А я, что не помню,
Но я запомнил этот взгляд.
Ну, положим, ты чудесный поэт.
Но друг, поверь,
Ты всего лишь своих отцов рудимент.
Такой же, как и вся сущность меня – абсурдный бред!
А может, то было не вчера, а раньше?
Когда ты, посмотрев направо, пришёл в смятение,
Потеряв отражение.