Гологор
Шрифт:
Один! Один среди дождя и диссонансов непогоды, один живой в центре безбрежного, бездушного космоса. Но в хаосе мудрого смысла природы он один здесь без смысла и назначения. Один!
Впрочем, уже не один. Внизу огонек. Окошко зимовья Селиванова. Значит, дома. Рев меланхолии стих до шепота, и Сергей быстрее заскользил по мокрой тропе вниз. Загавкали собаки. Их у Селиванова две. Такие же плутоватые и двусмысленные, как и хозяин.
В нос ударил запах махорки. Селиванов лежал на нарах, укрытый тулупом, с тряпкой на лбу. Вода ручьем бежала с Сергея. Он остановился у двери.
— Принимай
— Ты чего это? — хрипло спросил тот.
Сергей пожал плечами, сел на порог.
— Спросить пришел. Для чего на свете живешь, Андриан Никанорыч?
Селиванов обидчиво хмыкнул, отвернулся к стенке, проворчал:
— Нехорошо делаешь! Сам поддал, а ко мне с допросом пришел.
— С чего это ты взял? — удивился Сергей.
— Нешто трезвый человек такие вопросы задает?
Сергей загоготал, и сразу как-то легче стало.
— А ведь ты прав, Селиваныч, трезвый такие вопросы не задает! Ему некогда. Но я не пил. Не обижайся. Откуда у меня? Сам знаешь…
— Врешь… — неуверенно протянул Селиванов. — А я, вишь, второй день болею, мне бы этого дела сейчас — самый раз!
— А когда оно тебе не самый раз-то? — весело спросил Сергей.
— Да чего, оно всегда не грех…
— Грех, Селиваныч, грех! — продолжал Сергей тем же тоном.
— Но ить не смертельный? Правда? Какие дела на земле делаются, а я что такое, с теми сравнить если!.. Но ты не стой попусту, растопляй печку да сушись. Чаек поставишь покрепче. Глотнем, коли другого ничего нету. Спички на полке, чиркай, дрова уже закладены.
Печка затрещала через мгновение. Селиванов мужик хозяйственный: сухие дрова заготовил до непогоды.
Сергей подошел к нему, положил ладонь на лоб:
— И вправду температуришь.
— А как же! — с гордостью подтвердил Селиванов. — Моги есть у тебя что глотнуть? А? — с робкой надеждой спросил он у Сергея.
— Ну, откуда! Ты же знаешь, я второй месяц из тайги не выхожу.
Селиванов вздохнул. И Сергею самому досадно стало, что у него ничего нет.
— Вылечиться-то, оно быстро можно, — продолжал Селиванов. — К примеру, чайку бы с малиновым вареньем! Да где его взять…
— А с черничным? — машинально спросил Сергей, и как будто что-то кольнуло в сердце…
— Черничное — это не то. Но все равно с пользой было бы.
— Будет польза, думаешь? — спросил Сергей.
— Ну, а как же! Варенье любое есть лекарство.
— Будет тебе лекарство, Селиваныч! Через два часа. Отличное черничное варенье!
Селиванов аж на нарах поднялся.
— Никак переть к себе хочешь!
И, увидев, что Сергей действительно собирается уходить, закричал:
— Да ты что, спятил, парень! В такую погоду ночью за вареньем! Да на хрен оно нужно!
— Не ори! Лежи спокойно. Смотри за печкой. Через два часа я приду.
Только Сергей захлопнул за собой дверь зимовья, как вся тайга вдруг осветилась мгновенно и над головой трахнуло, как треснуло. Ему понадобилось некоторое время, чтобы всмотреться в темноту и сделать первые шаги. Ливень обрушился на него, но ничем не удивил. Он давно уже был мокрый.
Сергей шел так быстро, как никогда не ходил. И удивительно! Снова не было никаких мыслей, был автоматизм, успокаивающий и облегчающий. Была цель — черничное варенье!
Снова молния. Снова гром. И вдруг мысль: а что, если его нет там, на чердаке, этого черничного варенья? Вдруг Татьяна ошиблась! На Сергея напал страх. И он уже не шел, а почти бежал, спотыкаясь и балансируя на скользкой тропе. Дыхание перешло всякие границы, закололо в боку, заныло ушибленное колено.
А гроза разошлась. Все кругом сверкало, трещало, грохотало. Как будто хохотало над ним, ничтожной букашкой, ползущей по тайге и воображающей, что бежит, что он есть нечто большее, чем букашка, что он что-то может и уважать его должно за это… А за что? За банку черничного варенья для человека, которому оно — как мертвому припарки!
Не заходя в зимовье, Сергей сразу полез на чердак и дрожащими руками начал ощупывать всякое барахло, которое там скопилось. Попадались под руки старые гильзы, какие-то шкурки, коробки, тряпки, просто щепки, ведро, поломанная лампа… но вот, в уголке, вот она, эта банка, бережно завернутая в целлофан! Вот она у него в руке. Литровая банка черничного варенья, тяжелая, потому что полная… его там много, больше килограмма! Оно есть!
Сергей спрыгнул на землю с банкой в руках. Раздумывал, затем расстегнул промокшую куртку и начал заталкивать банку во внутренний карман. Карман был большой, но банка лезла с трудом. Он все же пристроил ее там и, не прикасаясь к двери своего зимовья, тотчас же зашагал назад.
Подумать только! Ему тридцать лет, он здоров, силен и вынослив. Сделайте так, чтобы всю жизнь носить людям черничное варенье, но сделайте еще и так, чтобы не знать о другом, которое тоже нужно делать и не делать нельзя! Сделайте так, чтобы смысл каждого шага, каждого слова был ясным и однозначным! Сделайте так, чтобы тропа каждого пересекалась с другой лишь под прямым углом, чтобы не блуждать и другому поперек не встречаться! Сделайте так, чтобы эхо не путало голоса заблудившихся и тех, кто просто привык глотку драть для самоуважения! Сделайте так, чтобы если протянул руку, то был уверен, что встретишь руку же, а не щупальце! Сделайте так! И не будет в мире более добросовестного работяги, чем он, неудавшийся ученый, неудавшийся муж, неудавшийся таежник!
Сделайте еще и так, чтобы, когда молния сверкнет, а потом погаснет, тропа не исчезала из-под ног!
Молния сверкнула и погасла. Сергей сделал шаг и оступился. Со всего хода рухнул вниз, грудью на корни кедра. Ружье ударило по голове, в груди хрустнуло. То ли снова молния, то ли искры из глаз. Он поднялся и схватился за грудь. Банки не было. Он сунул руку и наткнулся ладонью на что-то острое. В кармане была мешанина острого и липкого. Банка превратилась в осколки. Он снял куртку, подержал в руках, швырнул в сторону. Все! Вот теперь он действительно съел свой последний бублик. Все! Он сыт.