Голос и ничего больше

Mladen Dolar

A Voice and Nothing More

Cambridge (MA)

The MIT Press 2006

Javna agencija za knjigo Republike Slovenije

В статье, предваряющей книгу «Голос и ничего больше», мне бы хотелось поближе познакомить читателя с ее автором, Младеном Доларом, его творчеством, исследовательским интересом и понятийным аппаратом. Аппарат этот главным образом – психоаналитический. Вот, например, некоторые необходимые для чтения элементарные частицы: пустота и расщепление, желание и влечение, анаморфоза и повторение, Вещь и объект а, другой и Другой, голос и взгляд.

Младен Долар – один из самых ярких мыслителей прославленной Люблянской школы психоанализа.

Более того, именно он – вместе со своими друзьями, Славоем Жижеком и Растко Мочником, – является ее основоположником. Люблянская школа, а точнее, «Общество теоретического психоанализа», и «Школа Фрейда» возникли в конце 1970-х годов и существуют по сей день [1] . Кто-то будет сожалеть, что Младен Долар оказался в массмедийной тени заслуженной славы Славоя Жижека. Однако сам Младен с улыбкой вкрадчивым голосом говорит, что такое положение дел его полностью устраивает, ведь ему нравится не столько выступать перед массовой аудиторией, сколько работать с небольшой группой заинтересованных лиц над пристальным разбором того или иного текста, абзаца, понятия.

Младен Долар задается самыми принципиальными, точными и точечными вопросами. Так, выступая в 2012 году в Европейском университете Санкт-Петербурга, прежде чем приступить к докладу об атоме, он поставил два вопроса. Во-первых: каков тот минимум, который необходим для начала философской мысли? Во-вторых: каков тот минимум, который необходим для лакановской мысли? Сами основания, условия возникновения мысли, философской, диалектической, психоаналитической, – вот что стремится постичь Младен Долар.

Его принадлежность Люблянской школе психоанализа уже указывает на несколько принципиальных черт его мышления. Первая черта: мысль диалектична. Вторая: она материалистична. Если в работах Фрейда эти два аспекта не столь очевидны, если сам он не говорит ни о диалектике, ни о материализме, сознательно избегает философии и практически никогда не упоминает ни Гегеля, ни Маркса, то Лакан, перечитывая Фрейда, то и дело о них вспоминает, на них ссылается и утверждает диалектический и материалистический характер психоанализа.

Диалектика, когда речь идет о Лакане и Люблянской школе психоанализа, всегда уже предполагает присутствие – даже если и не явленное, призрачное – Гегеля. Встреча Гегеля с Фрейдом представляется удивительной, почти невозможной, ведь на первый взгляд между ними нет ничего общего. И все же они встречаются. Младен Долар как раз и помогает детально разобраться в этой встрече противоположностей – философии и психоанализа, философского абсолютного знания и относительного психоаналитического не-знания, системы Гегеля и не-систематизации Фрейда. Шаг за шагом Младен Долар обнаруживает едва заметные места встреч философской диалектики и диалектики психоаналитической [2] .

Младен Долар помогает понять, как Лакан читает Фрейда, как именно действует психоаналитическая диалектика. Долар – необычайно внимательный читатель. Своим способом схватывания текста он близок не только психоанализу, но и деконструкции, даже если отношение его к Деррида не самое восторженное. Деконструкцию мы понимаем здесь не обязательно как практическую теорию Деррида (на которого, разумеется, в «Голосе» немало ссылок), но и как дискурс Фрейда и Лакана. Можно говорить о философской и психоаналитической деконструкции. Младен Долар проводит в отношении голоса между Деррида и Лаканом тонкое различие: если для первого голос указывает на самосознание, само-аффектацию и само-прозрачность, то для второго именно голос

воплощает саму невозможность достижения самоаффектации; он внедряет раскол, разрыв посреди полного присутствия и отсылает его к пустоте, но не к той пустоте, которая является просто нехваткой, пустым пространством; это пустота, в которой резонирует голос [3] .

Мы сближаем психоанализ и деконструкцию, чтобы отметить: если в фокусе внимания Деррида оказывается вытеснение в философской традиции отсутствия за счет присутствия, в частности

письма за счет речи, то Младен Долар замечает лежащее в основании философской традиции Запада вытеснение пустоты.

Возвращение вытесненного обнаруживается в атомистической теории. С возвращением пустоты (вместе с атомами) как раз и просматривается одно из мест встречи Фрейда с Гегелем. Место это – пустота. Фрейд говорит о становлении субъекта через идентификации, без которых он, субъект, можно сказать, пуст или попросту не существует. Лакан подчеркивает, что субъект всегда принадлежит Другому, рождается в предуготовленную ему символическую купель. Субъект появляется, исчезая. Как только он обретает себя в символическом мире говорящих существ, он утрачивает непосредственный доступ к самому себе. Субъект расщеплен на природное и культурное, причем это не значит, что есть одно и есть другое; природное всегда опосредовано означающими, и невозможно вычленить нечто, скажем, «чисто природное»; но в то же время нельзя сказать и что всё принадлежит порядку культуры, поскольку природное как реальное действует в качестве того несимволизируемого остатка, который не позволяет произвести культурную тотализацию. Откуда и формула Лакана: субъект, рождающийся в расщеплении, это – означающее, представляющее его другому означающему. Если для Фрейда с Лаканом субъект в конце концов, а точнее – в начале начал, пуст, то и для Гегеля именно «в пустоте пересекаются бытие и мысль» [4] . Бытие и мысль не противостоят друг другу. Точка, в которой они сходятся, «это в конечном итоге точка разрыва и пустоты» [5] . Мысль, будучи дискретной, прерывает бытие и тем самым раскрывает его.

В психоаналитическом дискурсе пустота реального – то, вокруг чего происходит за счет символических атомов сублимация субъекта. Реальное представлено фрейдовской Вещью [das Ding], и Лакан в семинаре 7 напрямую связывает ее с пустотой, примером которой служит ваза. Так сводятся в одной точке эстетический объект (ваза), этический объект (Вещь) и объект атомистический (пустота):

Так вот, если взглянуть на вазу с точки зрения, которую я с самого начала здесь предложил, то есть если рассматривать ее как объект, созданный для того, чтобы представлять наличие в центре реального пустоты, именуемой нами Вещью, то пустота эта, в том виде, в котором она в этом представлении предстает нам, предстает нам именно в качестве nihil, ничто. Вот почему горшечник, как и любой из вас, к кому я сейчас обращаюсь, творит вазу собственноручно вокруг этой пустоты, творит так, как делает это мифический творец – ex nihilo, отправляясь от пустого места, дыры [6] .

Вхождение в символическое, с одной стороны, отмечено формированием означающего, а с другой – раскрывающимся зиянием пустоты: «То, что мы зовем „человеческим“, получает здесь то же определение, которое только что дал я „Вещи“ – то, что в реальном терпит от означающего ущерб» [7] . Такова диалектика реального и символического. Означающая буква – атом Лакана, и его теория субъекта, как ее называет Ги Ле Гоффе, – теория «атомистики означающего» [8] . Пустота и означающее не противопоставлены, а скорее вписаны друг в друга. Пустота и означающее – не две отдельные единицы, не ноль и единица, и одно не предшествует другому; ни атом, ни пустота не являют собой начало; если что-то и изначально, то это – расщепление.