Голос из глубин
Шрифт:
— Не знаю, кто как, но я нуждаюсь в контактах со зверьем, без которых мир, кажется, теряет свой человеческий смысл. У меня есть добрые приятели в управлении лесов в Онтарио, у них давно в ходу опыты, далеко не безразличные и мне. Пользуясь отличными записями волчьего воя, они вызывали на свидание волков, лишь включая свою запись. Говорили, иначе им наблюдать летом за поведением волков в лесистых местах трудно. Я видел собственными глазами ноты пения кита, а в другой раз ноты волчьего воя.
Дирк встал, принес в корзиночке фрукты — виноград, бананы, груши — и знаком попросил Наташу похозяйничать, протянув ей тарелки и ножи.
—
О, Дирк доподлинно знал, его брат геофизик или вот такая сестра, как Наташа, особенно охочи до бывальщин о зверях и растениях. Их и апельсинами не корми, не потчуй винами, подай им правду, вовсе не сервированную, о душевных схождениях живых существ с человеком. Такое про себя и друзей Дирк Хорен знал наверняка. И теперь так же тщательно, как ужин в виде нескольких распрекрасных натюрмортов, он заготовил этот рассказ.
Знал, ему не услыхать скептических вопросов, замечаний, после которых сам перестаешь доверять факту, истине и увлекательному эксперименту.
— Джеф в полночный, подходящий для волчьих дел час, пристроившись у окна хижины, принимался, — а делал он это естественно и, я даже сказал бы, виртуозно, — выть по-волчьи. Он не жалел ни своего крепкого горла, ни темперамента, которым обладает в избытке, ни терпения, а оно у него почти вровень с фантазиями. Выл он с интервалами в получасья. Но Серый безмолвствовал. Месяца через полтора, сжалившись над своим фанатичным мужем, приехала в ту хижину делить с ним тяготы эксперимента жена Мэри. Она выла не хуже волчицы, и случилось то, что жаждали они услышать, — Серый в первую же ночь ответил на вой Мэри. Но волк дал фору современной технике, пренебрег ею.
Едва супруги включили запись воя Мэри, Серый переставал отвечать. Он точно улавливал обертоны, тонко различал звук, его природу. Каков!
Мягкое лицо Дирка светилось неподдельным торжеством, он гордился талантом Серого.
— А зимой Джеф получил спектральный анализ звука. Прибор рисовал звуки. И не только основной тон, но и гармоники, за счет которых создается окраска звука. Разнясь числом и интенсивностью, они делают звук гитары отличным от звука той же частоты на фортепьяно. И звук-анализатор показал — живой голос Мэри отличался чуть-чуть от магнитофонного этими вот гармониками. Теперь его задача сводилась к изучению, как выразился он, «иностранного языка» без словаря и пособий. В первое же лето записал он около двухсот пятидесяти образцов воя Серого гиганта, а в следующем году добавил еще четыре тысячи записей голосов уже троицы волков. Отмечал Джеф и поведение во время воя. После анализа сонограмм проступали различия: огромное разнообразие в характере тоновых спадов, продолжительности звуков, фразы в целом, — их гармонические особенности индивидуальны у каждого зверя.
Дирк говорил так, будто готов был сменить свою профессию. Но Андрей-то понимал, его друг только компенсировал себя выходами в иные измерения, хоть и далеко не
— В голосе Серого присутствовало пять гармоник, а у двух других волков — от двух до четырех. Волки, несомненно, отличают членов стаи по голосам. Моего приятеля трогало, что Серый не переносил одиночества, когда Джеф и жена его уходили, он метался по загону и выл, так воет волк, отделенный от стада. Но еще одну маленькую историю доверил мне Джеф. Однажды пойманный волчонок, поранившись, погибал в загоне. А взрослый волк в соседнем загоне издавал меланхоличный и очень красивый крик — вроде плача. Крик поднимался до верхней ноты «до», держался так секунды две, а затем резко скользил вниз на четыре-пять нот. За этим понижением тона следовало еще такое же резкое, в целом более чем на октаву, — печальный звук одиночества.
Дирк умолк, потом спросил:
— Вам не казалось, Андрей, и океан начинен уймой голосов? Мы просто еще недостаточно акустически вооружены, чтобы внимать ему с полным пониманием, которого он безусловно заслуживает.
Когда пришло известие о гибели Хорена, вспомнился и этот долгий, ни с каким иным не сравнимый вечер.
— Может, — сказала Наташа, — может, если б в ту пору мы очутились в тех краях, все б сложилось иначе. Дирк умел вслушиваться в самые невероятные голоса, но, наверно, еще не научился понимать те, что остерегали его. Самые отважные часто по-детски беззащитны…
5
Сухой осенний лист, разъяренно красный, кленовый, облетев с невесть какого дерева, дружески прильнул к щеке Андрея.
Он пешком шел ранним сентябрьским утром по Невскому, с вокзала в «Европейскую», старую, добротную гостиницу. Тот же ветерок, что припечатал к нему открытый, как дружеская ладонь, лист, обдал запахом чистой речной воды. И, быть может, впервые Шерохов догадался — Ленинград подкупает его и своей причастностью к извивам речного, а там, глядишь, и морского духа; на многих перекрестках он удивлял будто неожиданными разворотами.
Андрей вертел в руках кленовый лист и ловил себя на том, что рад новой встрече с этим всегда чуть поддразнивающим его воображение городом, хоть жить тут приятно было ему лишь наездами: уж он-то, Шерохов, ощущал себя коренным москвичом, основательно вросшим в землю еще Петровских времен заповедника, младшим братом дерева Шата.
Но едва ступал он на землю Ленинграда, что-то русалочье появлялось вкруг него, хоть и мог он в этот момент идти по гладкой мостовой Невского проспекта. Ведь у каждого завязываются свои связи, если на то придет охота, даже с местами вроде б и давно уже общеизвестными.
Теперь Андрей шел, тихо напевая, через плечо у него висела настоящая индийская сумка, только без затейливых украшений, — подарок Дирка Хорена. В ней кроме пижамы, записных книжек, бритвенного прибора лежала статья Никиты Рощина. Нынешним же вечером в старинном ампирном особняке родственного института предстояло обсуждение ее и еще нескольких работ нового сборника. Потому-то Шерохов и очутился на Невском — в институте ждали и его выступления. А он пока что шел неторопливо, тихо напевал, будто вовсе никогда и не был обязан размышлять о серьезных материях, как и положено ученому мужу.