Она нервно огляделась по сторонам. В конце коридора разговаривали две пациентки, кроме них, никого поблизости не было. Из кабинета доктора Бартоломея не доносилось ни звука.
– Где и когда? – торопливо спросила Элла.
Подобрав с полу пудреницу и помаду, она кинула их в сумочку.
Сестра подала ей ежедневник, ключи и пачку сигарет:
– В четыре. Железнодорожная станция Ботанический Сад.
Элла кивнула. Сестра поднялась и, не говоря больше ни слова, поспешила
в дальний конец коридора. Элла еле удержалась, чтобы не посмотреть ей вслед. Твердой походкой она направилась к выходу.
– Если кто-нибудь когда-нибудь узнает, что я с вами встречалась, я потеряю работу, – сказала сестра, имя которой так и оставалось Элле неизвестным.
Женщина нервно курила сигарету, которую предложила ей Элла. Взгляд ее был опущен. С неба сыпалась серая морось.
– Так детей все-таки кто-то подменил? – настойчиво повторила Элла, застегивая верхнюю пуговицу пальто.
Сестра помотала головой:
– Я более двадцати лет работаю на отделении грудничков. Думаю, никто не перевидал так много младенцев, как я. Я просто скажу вам, как тогда все было. Дня через три после того, как Фелисита поступила на мое отделение, я стала замечать что-то странное. Повторяю, передо мной проходит много детей, и вижу я их недолго. Я не могу утверждать, будто всех их запоминаю. И я даже не могу сказать, что именно меня насторожило. Но Фелисита показалась мне какой-то другой. – Она кинула окурок на землю, раздавила ногой и закурила новую сигарету. – Может быть, она стала вести себя тише, чем раньше. Может быть, показалась слишком худенькой. Я правда не знаю. Ведь так бывает: ты замечаешь, что что-то изменилось, но не можешь точно сказать, что именно. Вот так было и у меня с этим ребенком. Но я особо тогда не задумывалась. У меня трудная работа, передо мной мелькает столько детских лиц, так что действительно можно иногда и ошибиться.
– Но вы не думаете, что ошиблись.
Сестра подняла плечи, как будто хотела развести руками:
– Во-первых, ленточка на руке показалась мне странной. На ней, правда, было написано «Фелисита», но как-то не так. У нас тогда установился порядок надписывать ленточки печатными буквами, чтобы легче было прочесть. Иногда кто-то из нас забывает и пишет письменным шрифтом. Имя Фелиситы было написано письменным шрифтом. И почерк был незнакомый. Я, наверное, не могла бы точно сказать, какой почерк у каждой сестры, но тут был вообще другой почерк. Раньше он мне никогда не встречался.
– И вам не пришло в голову спросить других сестер?
– Я спросила. – Она сделала затяжку и покосилась на подъезжающий поезд. – Они только покачали головой и сказали, что ничего такого не замечали. Но потом, когда эта женщина Арним заявила мне, что это не ее ребенок, я чуть не грохнулась в обморок.
– И вы никому ничего не сказали. – Элла тоже закурила новую сигарету, не спуская пристального взгляда с собеседницы.
– Я сказала доктору. – Женщина невольно повысила голос, чтобы ее можно было услышать сквозь грохот подходившего поезда. – Я сказала ему: «Послушайте, пациентка права, это не ее ребенок. Мне тоже кажется, что он не похож, и ленточку никто из нас не надписывал».
– И что сказал врач?
Сестра пожала плечами:
– Он
спросил остальных сестер с отделения. Они ничего такого не замечали. Тогда он сказал мне, чтобы я взяла отгул, раз мне невесть что мерещится. Ведь Фелисита действительно была у нас единственным ребенком такого возраста. Тут невозможно было ничего перепутать! По крайней мере, мы так думали. Вот я и замолчала.
Женщина отвела взгляд.
– Вы должны поговорить с человеком, который… – начала Элла.
Но сестра уже отвернулась и вскочила в вагон. Двери закрылись, и голос из громкоговорителя приказал Элле отойти от края платформы. Она яростно стукнула кулаком в дверь вагона, отпрянула и проводила глазами уходящий поезд.
Даже имени этой женщины она не узнала. Но хотя бы знала, где ее можно найти. Она задумчиво повертела в кармане спичечный коробок. Затем подошла к телефону-автомату, опустила двадцать пфеннигов и набрала номер.
13
– Я не адвокат, – сказал Бен Фионе уже не в первый раз за эту ночь.
Он проклинал себя, что не наврал ей чего-нибудь по телефону. Он допоздна засиделся у Седрика, и ему было тошно от одной мысли, что предстоит среди ночи добираться до Изингтона, а после, толком не выспавшись, отвозить на работу Чандлер-Литтона. Теперь же было похоже, что спать ему вообще не придется. Ну почему у него не повернулся язык сказать «нет», когда ему позвонила Фиона? Опять она попала в какой-то переплет, и опять, когда понадобилось кому-то позвонить, у нее не нашлось никого, кроме него. «Я же герой! – горько подумал Бен. – От подруги я скрываю, что провожу выходные в Эдинбурге, потому что не хочу с ней видеться, а когда звонит женщина, с которой я ей изменяю, и просит о помощи, потому что ее арестовала полиция, я бросаю все и мчусь к ней, сломя голову!»
– Они говорят, что я сама подсказала им, какой у меня мотив, – без выражения произнесла Фиона.
Они сидели в одной из комнат для допросов, но, как выяснилось, никакого ареста, о котором она говорила ему по телефону, не было. Ее допрашивали как свидетельницу. Сидевшая за столом Изобель Хэпберн выразительно закатывала глаза:
– Мисс Хейворд позвонила мне, чтобы сообщить: она уверена, что покушение, совершенное на прошлой неделе в ванной, было на совести ее подруги. В последующие дни Мораг Фрискин, по ее словам, держала ее под действием сильных седативных средств, которые подмешивала ей в еду или питье. А затем Мораг под именем Фионы договорилась о приеме у психиатра доктора Джека Ллойда и ушла из дома. Тетушка мисс Хейворд, доктор Патрисия Гарнер, подтверждает, что записка с номером телефона доктора Ллойда действительно исчезла после того, как Мораг вешала ее пальто, в котором была записка. Доктор Ллойд со своей стороны подтверждает, что голос женщины, выдававшей себя за Фиону Хейворд, звучал иначе, чем голос самой мисс Хейворд. Вдобавок на Мораг было пальто, принадлежащее мисс Хейворд. Это позволяет предположить, что ее приняли за другую. – Отодвинувшись от стола, Изобель Хэпберн откинулась на спинку стула.
– А теперь последует то, что выпадает из этого ряда, не так ли?
Хэпберн кивнула:
– Однако если Мораг Фрискин действительно пыталась убить мисс Хейворд, это означало бы, что есть два человека, заинтересованных в ее смерти. – Она посмотрела на Фиону. – Итак, мисс Хейворд, вы говорите мне, что с промежутком в несколько дней вы дважды становились объектом покушений?
Фиона энергично кивнула:
– Именно это я и сказала.
– Фиона, – заговорил Бен. – Может быть, это вовсе не Мораг хотела…