Голос Лема
Шрифт:
Глеб не знал, что ответить. Еще прыжок, за ним следующий — и он почти поравнялся с ней. Дозиметр запищал. Джульетта присела над длинной серой тенью, вплавленной в остекленевший бетон. Еще прыжок — и он оказался рядом. Она положила цветы и подняла голову.
— Он просто хотел уйти отсюда. Луна достаточно велика, но этого нельзя было допустить.
Дозиметр выл. Глеб откашлялся.
— Пойдемте отсюда, здесь двести сорок рентген в час. Вредно… — Он в замешательстве замолчал.
Она наклонила голову и посмотрела ему в глаза.
— Для меня тоже.
Он протянул ей руку, но она покачала головой.
— Идите, я останусь здесь.
— Зачем?!
— Есть много вещей, для которых может
— Вы можете перейти к нам, у нас наверняка…
— Ваша сторона захочет узнать, как меня создали. Я могу об этом рассказать, но мне все равно не поверят, станут проверять, все больше меня разрушая. В конце концов меня полностью уничтожат — речь ведь не идет о благе отдельной личности. Особенно такой, как я. Уходите. Не хочу стать причиной чьей-то смерти. Прошу вас. Идите.
Вой дозиметра сменился оглушительной, пульсирующей сиреной. Еще пятнадцать минут — и она смолкнет: предупреждать будет незачем. Глеб повернулся и прыгнул — раз, второй, третий, четвертый, пятый, пока не добрался до своего вездехода. Обернувшись, он нашел монокуляром девушку. В треске радио взвыла и смолкла несущая волна. Упав на сиденье водителя, он с ходу включил задний ход, развернулся, вздымая колесами беззвучные лавины мелких камешков, но его словно не существовало — тело само совершало все необходимые движения. Ибо и когда он съезжал с плато, и когда выезжал на дорогу, когда вошел на базу и включился автоматический сигнал радиационной опасности, когда его везли в лазарет, и потом, когда он лежал на больничной койке с капельницей — все это время перед его глазами стоял черно-белый силуэт, медленно падающий в лунную пыль среди руин неудавшегося эксперимента.
Иоанна Скальская
ПЛАМЯ — Я
(пер. Кирилла Плешкова)
3
Перевод с нем. Бориса Ефимова.
Она подняла веки…
Да, так это должно было начаться.
Она подняла веки, хотя вокруг царила столь непроницаемая тьма, что не имело никакого значения, открыты ее глаза или закрыты.
Сейчас… нет… не так… Ведь на корабле было светло. Светло и тепло, почти уютно.
Она подняла веки. Ее взгляд остановился на плавной дуге голубого потолка. Естественно, тогда она еще не знала, что та поверхность наверху называется потолком, ее изогнутая форма — дугой, а цвет — голубым. Тогда она еще не знала слов.
Она встала, машинально поправив одежду — легкое свободное платье, — а затем медленно и неловко, учась передвигаться в лишенном силы тяжести пространстве, обошла всю каюту. Внимательно оглядевшись, она дотронулась до стен и предметов обстановки, впитывая их размеры и цвет,
Выйдя за дверь, она взглянула в сужающийся глаз коридора и двинулась в сторону его зрачка. По пути заходила в каждое из встречавшихся по сторонам помещений, тщательно их осматривая и посвящая длинным потолочным лампам столько же внимания, как и гладкой поверхности стен.
Так она обошла весь корабль и вернулась в каюту, откуда началось ее путешествие. Именно там она заснула в первый день, а затем засыпала и просыпалась каждый последующий. Хотя можно ли говорить о днях? Время шло, не заботясь о делении на части, а она продолжала ходить, наблюдать, дотрагиваться, спать… Когда ей хотелось есть, она обходилась порошкообразной едой, огромные запасы которой имелись на корабле. Вспотев, она принимала душ. Она быстро училась — тело оказалось прекрасным учителем. Пустота в желудке, сухость от жажды в горле, переполненный мочевой пузырь — всего этого невозможно было не замечать.
Слов она все еще не знала.
Какое-то время спустя — она не знала, какое именно, не знала вообще, что такое время, — что-то произошло. Пол затрясся, словно его встряхнули невидимые руки. Потом все успокоилось, но с тех пор корабль казался изменившимся, хотя отдельные помещения выглядели точно так же, как раньше. Она тщательно это проверила, обойдя их все и проводя пальцами по стенам и мебели.
Но метаморфозе подвергся не только корабль. В следующие несколько дней менялось и ее тело, менялись привычки. В последний день она уже не встала с постели.
В последний день… Гм…
В последний день от сильного сотрясения развалилась одна из стен корабля, и в возникшей щели замаячили темные силуэты.
Она открыла рот и закричала.
Слов она не знала, но кричать уже умела.
Естественно, с нашей стороны все это выглядело несколько иначе.
В первый раз объект наблюдали в мае, но общественности сообщили лишь в конце лета. За несколько месяцев, с мая по сентябрь, первый шок успел пройти, и ученые набросали несколько теорий и осторожных сценариев возможного развития событий. Созвали бесчисленное множество комиссий, состоявших из специалистов, высокопоставленных военных и политиков, так что, когда НАСА наконец решилась организовать ставшую достопамятной пресс-конференцию, главную информацию щедро окрасили в успокаивающие цвета. Все под контролем — будто говорило спокойное и искреннее лицо Джона Барроу, несколько десятилетий работавшего на агентство знаменитого физика, которого выбрали, чтобы он предстал перед телевизионными камерами.
На самом деле ничего не было под контролем. На самом деле никто ничего не знал, за исключением того, что неопознанный объект с собственной тягой мчится к Земле, и в середине ноября — если точнее, четырнадцатого числа — влетит в ее атмосферу. Его намерения оставались неизвестными: несмотря на многократные попытки установить с ним связь, он не отвечал.
Избежать истерики, естественно, не удалось. Зазвучали голоса, утверждавшие, что самый мрачный сценарий будущего — полное уничтожение планеты пришельцами — является и самым правдоподобным. Некоторые требовали упредить атаку, построив мощную, нашпигованную взрывчаткой ракету и отправив ее в сторону вражеского корабля, пока тот в сотнях тысяч километров от Земли. Подобное, однако, потребовало бы неимоверных расходов, а также — или прежде всего — много времени, значительно большего, чем два остававшихся до ноября месяца, и еще намного более совершенных космических технологий, чем имевшиеся в распоряжении, развитие которых было остановлено решением политиков почти десять лет назад. В итоге сосредоточились на более реальных целях.