Голос Лема
Шрифт:
Глеб вылетел наружу по большой дуге, как новичок, неспособный оценить силу собственных шагов. Поверхности он коснулся лишь через полминуты, но на вершине параболы успел заметить фигуру в скафандре, которая небольшими изящными прыжками перемещалась к припаркованному в тени похожего на картофелину купола вездеходу. А где же его «таратайка»? По другую сторону, за опорой. Добравшись до нее тремя большими прыжками, он вскочил в кресло водителя, пристегнулся, включил питание и радио и бросился в погоню. Ибо это была погоня, хотя он сам не знал, за чем.
Девушка вела машину весьма умело — прежде чем он выехал на равнину, она успела преодолеть примерно полкилометра. Опыт имелся и у Глеба —
Местность становилась все более гористой — они приближались к плато Грабау. Наезженная дорога сворачивала, поднимаясь по крутому склону. На вершине он остановился и окинул взглядом полосу изрытой колесами лунной пыли, тянувшейся до самой границы плато. Девушки нигде не было видно.
Глеб медленно двинулся дальше, чувствуя себя полным идиотом. Зачем он, собственно, сюда приехал? Наверняка она уже уехала за край. Почему он не стал вызывать ее по радио или?..
И тут он увидел съезжающие с дороги следы. Остановившись, повел вокруг монокуляром. След извивался между маленькими кратерами, внезапно обрываясь. Глеб подправил резкость. Маленькая искорка вездехода въезжала по невысокому перевалу в тень кольца цирка Сэмпсона. Но ведь там ничего нет! Никакой базы, ничего. Толкнув рычаг, он свернул в сторону, по следу.
Теперь езда требовала внимания — приходилось объезжать торчащие из пыли камни и возникшие из-за тысячелетней эрозии микрократеры. Щербатое кольцо Сэмпсона постепенно росло, пока не заслонило четверть неба, а позади него, вдали медленно рос иззубренный гребень крутого утеса. Въехав в тень кратера, Глеб опустил на глаза темное стекло и включил фары, но толку от этого почти не было — настолько его ослепили пылающие скалы. Он еще замедлил ход, двигаясь почти вслепую, а когда в наушниках раздался сигнал тревоги, вдавил тормоз до конца. Вездеход с заблокированными колесами проскользил еще несколько метров, подняв облако пыли.
Тревогу подавал не скафандр и не вездеход — все лампочки светились зеленым. Это был басистый сигнал внешней тревоги. Штурман прищурился и огляделся вокруг.
В нескольких десятках метров, за границей света, торчал алюминиевый шест, воткнутый в похожее на гребень скалистое ребро кратера. На высоте двух метров бросалась в глаза квадратная табличка с желтым «листком клевера» и надписью «ЗАРАЖЕННАЯ ЗОНА» на шести языках. Выше чернели крылья солнечных батарей и ящик передатчика. Следы первого вездехода взбегали на ребро и исчезали.
Глеб осторожно подъехал под склон ребра и, остановившись, поднял монокуляр. Брошенный вездеход стоял в трехстах метрах, перед очередной каменной стеной. Девушки не было видно. Он медленно подвел свой вездеход ближе. На полпути в воротнике вспыхнула предупреждающая лампочка, в наушниках затрещало. Радиоактивное излучение.
И тут он вспомнил, что произошло здесь несколько лет назад. Тогда он летал на юпитерианской трассе, и, когда вернулся, дело уже утихло — о нем он узнал из коротких газетных заметок и сплетен, которые рассказывали друг другу за пивом. У американцев здесь была база и маленький космодром, где они испытывали автоматические — полностью автоматические — корабли. Человек не выдержит двухсоткратной или тысячекратной перегрузки, зато на это способен соответствующим
Комиссия ООН не смогла точно установить, что стало причиной взрыва. Ядерщики клялись, что реактор в экспериментальных ракетах не может взорваться при любых обстоятельствах и при любых повреждениях; самое большее — молниеносно выгорит, превратившись в радиоактивный шлак. На вывод, что с силой в десять килотонн взорвалось нечто иное, никто публично не решился — все-таки Соединенные Штаты являлись постоянным членом Совета Безопасности. Территорию огородили и закрыли, отчет комиссии отправили в архив, и на этом все закончилось.
Вспоминая это, Глеб доехал до конца уходящего в каменистую поверхность скального гребня и остановился в тени большого валуна. Датчик затрещал громче. Глеб поднял монокуляр. Первыми в поле зрения появились руины базы — стальной пузырь, прожженный навылет и вбитый в каменную стену, превратившуюся на площади в несколько гектаров в стеклоподобную массу. Ниже виднелась треснувшая от теплового удара плита космодрома, какие-то оплавленные, изуродованные от жара формы, бочки, расплавившийся вездеход, рядом останки какого-то аппарата на гусеницах. Чуть ближе — оплавленный обелиск маленького корабля. С этой стороны еще можно было разобрать остатки названия. Глеб прочитал по буквам: …-М-…Л-Ь-Ч-…К. Ударной волны здесь не было, и то, что не испарилось, осталось на своих местах, выжженное атомным пламенем.
Мяукнуло радио — автомат поймал несущую волну.
— Не прячьтесь, господин Ширков, я вас не укушу.
Голос принадлежал Джульетте. Глеб быстро обвел монокуляром ослепительно сверкающую равнину. Мелькнуло что-то черное — лежащий скафандр, в опущенном забрале отражалось солнце. Лежащий? Что случилось? Он длинным прыжком метнулся в ту сторону — может, успеет до разгерметизации? И тут он увидел ее. Медленным, почти земным шагом она шла по потрескавшейся плите, держа в руке цветы.
Из горла у Глеба вырвался невольный крик — вид женщины, идущей без какой-либо защиты по серо-белому лунному бетону, казался совершенно неуместным. Опустившись на поверхность, он прыгнул еще раз, отчаянно размышляя, что делать, когда она упадет, и из ее глаз и рта пойдет кровавая пена. Кислородный баллон? Но как? Не может же он разгерметизировать собственный скафандр — это смерть! Может, в этой модели есть какой-то отвод от системы жизнеобеспечения? Нет времени проверять, думай! Реактивного ранца у него не было, и он летел по медленной параболе, беспомощно размахивая руками и ногами.
— Что вы делаете?!
— Хочу кое с кем попрощаться.
И тут он все понял. Фрагменты мозаики встали на свои места.
— Ваш отец?
— Вы смотрите на его могилу.
Коснувшись поверхности, он прыгнул снова. Под воротником запульсировал красный огонек дозиметра. Радио трещало.
— Но как?
— Знаете, как создают разумные сущности методом генетического программирования? Математически задается первоначальная сеть связей, математический зародыш, потом его развивают по определенным правилам, превращают в материю, затем достраивают остальное… участки электромозга, глубокое программирование, впечатывание структуры личности, наконец испытания на симуляторах и в реальности. Зародыши тех, кто прошел тесты, рекомбинируют, подвергают математическим мутациям, и цикл повторяется. Я — прямой потомок Первого автономного, только при импринтинге и программировании был сделан больший упор на послушание.