Голос Лема

Коллектив авторов

Крупье выполнил приказ.

— Поздравляю, — он попытался улыбнуться. — Ты все-таки выиграл. Настоящий профессионал! Отдашь мне ту сотню?

Я покрутил головой.

— Прежде чем мы перейдем к этому, я хотел бы преподать тебе два урока. Во-первых, ты не профессионал, потому что играешь против правил. Ты крупье, должен помогать гостям войти в мир игры, а не ставить на них ловушки вместе с неверными бабами. Ты совершил нечто весьма глупое и ответишь за последствия — после пробуждения покинешь Лас-Вегас, потому что здесь ты везде будешь в «черных списках». И отлично, потому что таких, как ты, пройдох в этом городе слишком много.

Крупье — собственно говоря, уже бывший крупье — не ответил. Он проглотил

слюну и отозвался после некоторого перерыва:

— А другой урок? — спросил он хрипло.

— Я поляк, — ответил я. — Мой народ создал всего пару-тройку вещей для мировой цивилизации: кофе со сливками, гелиоцентрическая система, хроматография. Поэтому меня злит, когда кто-то хочет забрать у нас еще что-то и называет Лема русским. Этот человек в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году размышлял в своем эссе о том, как будет выглядеть виртуальная реальность. IBM тогда производил компьютеры размером с большой шкаф и восемью мегабайтами RAM. Лему полагается немного уважения за то, чего он тогда достиг, ты так не считаешь?

— Да, конечно, прошу прощения! — горячо согласился мужчина.

— Повтори за мной: «Станислав Лем».

— Станисляу Лем…

— Не «Станисляу». Ста-нис-лав, — я с нажимом произнес по слогам.

— Станислав Лем…

— Пусть будет так, «…был польским писателем научной фантастики, который в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году придумал виртуальную реальность».

— «Станислав Лем был польским писателем научной фантастики, который в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году придумал виртуальную реальность», — произнес он заученно.

— Очень хорошо. Надеюсь, ты запомнишь это до конца жизни, — я усмехнулся и нажал на спусковой крючок.

* * *

В несессере был парик с прической а-ля Сид Вишес и рубашка The Ramones. Я мгновенно изменил внешность и спустился на лифте прямо в паркинг, чтобы не встретить охранников у главного входа. А конференц-зал закрыл на ключ, найденный в кармане Карзини.

Я предполагал, что пройдет полчаса, прежде чем кто-то войдет в этот зал и поднимет власти по тревоге. За три-четыре часа полиция по памяти свидетелей нарисует мой портрет. Его будут рассылать телефаксом по нью-йоркским отелям, но в 1985 году это была относительно новая техника, поэтому рассылка длилась достаточно долго, а картинка была не очень хорошего качества. Для работы же я всегда выбирал аватар — кошмар для полицейского художника: рост средний, лицо среднее, одет в серый костюм, с волосами, зачесанными в неинтересный пробор.

Вдобавок в ВТЦ у меня на лице были неоптические очки в толстой оправе, меняющие овал лица. Риск, что по такому портрету меня опознают нипы в регистрации отеля, нулевой. В реальном Нью-Йорке 1985 года преступник с такой внешностью имел бы в своем распоряжении как минимум несколько дней спокойствия. Я же должен был продержаться в своем номере только до восьми утра.

Меня опять ждала долгая поездка по Бродвею на Верхний Вест-Сайд и Вашингтон-Хайтс. Сеньор Фернандес очень любезно меня приветствовал и позволил сложить необходимые аксессуары в тайник, после чего опять спрятал ключ в шкафчике с фотографией Папы. Мне оставалось вернуться в отель и скоротать ночь за просмотром телевизора. Как всегда после удачной операции.

После пробуждения уже в реальном Лас-Вегасе крупье, которого я не знал, вручил мне кучу жетонов. В благодарность я отвалил ему щедрые чаевые. Другие гости приветствовали это аплодисментами. Бывшей невесты Хикса среди них не было.

Меня с детства мучил страх, что я мог бы оказаться в «филдикиане», поэтому больше, чем выигрышем, я интересовался своим «лемианом». Наконец я разорвал конверт и вынул содержимое.

На

меня смотрел Николай Коперник, а надпись на обороте уверяла, что БИЛЕТЫ ПОЛЬСКОГО НАРОДНОГО БАНКА ЯВЛЯЮТСЯ ЗАКОННЫМ ПЛАТЕЖНЫМ СРЕДСТВОМ В ПОЛЬШЕ. Старые коммунистические банкноты, которые вышли из обращения на переломе столетий. Никогда не забуду, как выглядели первые деньги, которые я заработал в своей жизни.

Вне всякого сомнения, я был в реале.

Рафал Косик

ТЕЛЕФОН

^{(пер. Кирилла Плешкова)}

Телепередачу прервали, и теперь на экране крутилась видеозапись, видимо снятая на мобильный телефон: самолет снижается над лесом, касаясь крыльями верхушек деревьев, и сперва кажется, будто так и должно быть, что он мягко опустится на эти деревья. Он напоминает бумажный самолетик, сделанный умелым мальчишкой, хорошо уравновешенный, который медленно планирует над диваном, столом и мягко приземляется на пушистом ковре перед телевизором. Пассажирский самолет, однако, весит свыше тридцати тонн. Через несколько секунд зелень поглощает фюзеляж, но кажется, что все-таки ничего страшного не случилось, и он упал на огромный ковер, а пассажиры сейчас расстегнут ремни и скатятся по надувным трапам, словно на воскресном празднике перед торговым центром. И тут в ста, может в двухстах, метрах дальше появляется шар из огня и дыма.

Кинга поглядывала на экран маленького телевизора в кухне, готовя мясо на жаркое для Ромека. Одновременно смотреть телевизор и резать мясо — плохая привычка, так и порезаться недолго. Она прекрасно об этом знала, но привычка была сильнее. Ромек должен был вернуться через пару часов, а после продолжавшейся несколько дней конференции он всегда был голоден, заявляя, что гостиничная еда ему не по вкусу.

Марысю, вернувшуюся несколько минут назад из кино, катастрофа не слишком взволновала. Бросив взгляд на телевизор, она спросила, сколько человек погибло. Этого еще никто не знал, да и откуда? Девочке-подростку, воспитанной на Ютюбе и фильмах, требовалось больше стимулов. Интерес у нее снова появится, когда покажут взрыв с другого ракурса, а еще лучше — место катастрофы вблизи. Пока других записей не было. Катастрофа случилась меньше часа назад, и в прямом эфире был виден только дым над лесом. В студии появились двое экспертов, которые тоже ничего не знали. Они начали обсуждать историю авиакатастроф, в чем тоже не было ничего занимательного.

Марыся покопалась в холодильнике, заполненном сегодняшними покупками, и выбрала бутылку колы. Кинга уже открыла рот, чтобы сказать, что запрещает ей пить эту дрянь, но сообразила, что это глупо — ведь она сама эту колу покупает. Взглянув на дочь, она заметила нечто странное.

— Посмотри на меня, — попросила она, откладывая нож.

Марыся неохотно повернулась и скорчила физиономию в стиле «отстань от меня». Сегодня на ней были чересчур обтягивающие черные джинсы и кроссовки, а волосы будто слегка приподняты и закреплены гелем. Приглядевшись, Кинга поняла, что не так.

— Накрасилась?

— И что? Ты тоже красишься.

— Мне тридцать шесть лет. И я не крашусь так, как ты.

Марыся посмотрела на мать взглядом, от которого та почувствовала себя шестидесятилетней, вышла из кухни и заперлась в своей комнате, чтобы тупо сидеть, красить ногти или делать еще что-нибудь крайне для нее важное, что Кинга считала пустой тратой времени. Похоже, дочь дрейфовала в сторону стиля «эмо», и матери это не нравилось. Как и многое другое, например то, что Марыся делала уроки перед телевизором, хотя следовало радоваться, что дочь вообще выполняет домашние задания. Ее саму раздражало, когда приходилось заниматься чем-то монотонным, не имея возможности отвлечься. Потому и телевизор на кухне.