Голос скрипки
Шрифт:
– За что же?
– А за то, что я унес футляр из дома. Он ведь понадобился, чтобы доказать, что Маурицио Ди Блази взял гранату в доме, не так ли? Только ведь криминалисты не нашли бы отпечатков Ди Блази, хоть ты их озолоти. И как ты объяснишь этот факт? Тем, что Маурицио был в перчатках? Вот хохма!
Панцакки ничего не ответил, уставившись на комиссара рыбьими глазами.
– Продолжать? Твоя изначальная вина, впрочем, до твоей вины мне нет никакого дела, самая главная твоя ошибка заключается в том, что ты открыл на Маурицио Ди Блази охоту, не будучи уверенным
– Все это одна болтовня. Если ты расскажешь начальнику полиции, можешь быть уверен, он тебе не поверит. Ты распускаешь сплетни, чтобы отомстить мне за то, что тебя отстранили от дела и передали его мне.
– А как быть с Куликкьей?
– Завтра он будет переведен ко мне в оперотдел. Плачу цену, которую он запросил.
– А если я отнесу оружие судье Томмазео?
– Куликкья подтвердит, что это ты два дня назад попросил у него ключ от хранилища. Он готов поклясться. Постарайся его понять: он должен защитить себя. И я подсказал ему, как это сделать.
– Значит, я проиграл?
– Похоже на то.
– Видеомагнитофон работает?
– Да.
– Можешь поставить эту кассету?
Он вытащил кассету из кармана, протянул ее Панцакки. Панцакки, не задавая вопросов, ее поставил. Появилось изображение, начальник оперотдела просмотрел пленку до самого конца, потом перемотал, вынул кассету и вернул ее Монтальбано. Сел, закурил тосканскую сигару.
– Это только заключительная часть, весь фильм у меня в том же сейфе, что и оружие, - соврал Монтальбано.
– Как тебе это удалось?
– Да я тут ни при чем. Поблизости оказались два человечка, они и сняли. Дружки адвоката Гуттадауро, с которым ты хорошо знаком.
– Это очень неприятное непредвиденное обстоятельство.
– Гораздо более неприятное, чем ты думаешь. Ты очутился между молотом и наковальней.
– Позволь, куда метят они, я понимаю очень хорошо, а вот твои мотивы мне не совсем ясны, если допустить, что ты так поступаешь не из мести.
– А теперь постарайся понять меня: я просто не имею права допустить, чтобы начальник оперативного отдела управления полиции Монтелузы оказался заложником мафии, чтобы мафия могла его шантажировать.
– Знаешь, Монтальбано, я действительно хотел защитить доброе имя моих людей. Представляешь, что бы могло случиться, узнай газетчики, что кто-то из моих людей пристрелил человека, защищавшегося ботинком?
– И поэтому ты обвинил инженера Ди Блази, не имеющего ничего общего с этой историей?
– С этой историей нет, с моим планом - да. Ну а что касается возможного шантажа, я сумею себя защитить.
– Охотно верю. Ты-то выдержишь, хоть и ждет тебя дерьмовая жизнь, а вот долго ли выдержат Куликкья и остальные шестеро, когда их каждый день будут допрашивать с пристрастием? Достаточно, чтобы раскололся
– Что я должен делать?
Монтальбано не мог не почувствовать восхищения: Панцакки был безжалостным и бессовестным игроком, но умел проигрывать.
– Ты должен их опередить. Обезвредить имеющееся у них оружие.
Как ни старался, не удержался от колкости, о которой тут же и пожалел:
– На этот раз это не ботинок. Поговори сегодня же ночью с начальником полиции. Вместе найдете решение. Однако запомни: если завтра до полудня вы ничего не предпримете, я буду действовать по-своему усмотрению.
Поднялся, открыл дверь, вышел.
«Буду действовать по своему усмотрению» - красивые слова, угрожающие и многозначительные. Но что они значат конкретно? Если начальник оперотдела сможет перетянуть на свою сторону начальника полиции, а тот в свою очередь - судью Томмазео, он, Монтальбано, останется с носом. Но неужели все в Монтелузе вдруг стали нечестными? Одно дело - антипатия, которую может внушать человек, а другое - его суть, его целостность.
Он вернулся в Маринеллу полный сомнений. Правильно ли он вел себя с Панцакки? Не подумает ли начальник полиции, что им движет только желание взять реванш? Набрал номер Ливии. По-прежнему никто не отвечал. Лег в постель, но заснул только через два часа.
Глава 14
В комиссариат он приехал нервный и раздраженный, так что сотрудники на всякий случай держались подальше. «Кровать - большое подспорье, и не выспишься, так хоть отдохнешь», - гласит народная мудрость. Но это неправильная пословица: мало того что спал он кое-как, урывками, но и встал весь разбитый, как после марафонской пробежки.
Только Фацио, который был с ним в более дружеских, чем остальные, отношениях, посмел задать вопрос:
– Есть новости?
– Я смогу ответить тебе после полудня.
Заявился Галлуццо.
– Комиссар, вчера вечером где я вас только не искал: и по морям и по весям.
– А в небесах не посмотрел?
Галлуццо понял, что начинать с прибауток сегодня не стоит.
– Комиссар, после восьмичасового выпуска новостей позвонил тут один. Говорит, в среду около восьми, самое большее в четверть девятого, синьора Ликальци залила полный бак на его бензоколонке. Оставил имя и адрес.
– Хорошо, после заскочим.
Его мучило беспокойство, он не мог сосредоточиться на каком-нибудь документе, постоянно смотрел на часы. А что, если и после полудня из управления полиции вестей не будет?
В одиннадцать тридцать зазвонил телефон.
– Доктор, - сказал Грассо, - звонит журналист Дзито.
– Давай.
В первый момент он и не понял, что происходит.
– Тататам, тататам, тататам, тамтам, - слышалось на другом конце провода.
– Николо?
– Братья итальянцы, Италия пробудилась…