Голоса прошлого
Шрифт:
– 'Вы старший в группе?'
– 'Старшая она. Комадар Ламберт'.
В скобках: взгляд со стороны – безжалостное зеркало... Вы прежде всего боевые единицы, и только потом уже женщины, внушали нам инструктора на первом круге учёбы. По– разному внушали. Где лаской, где электрошоком по хребту. Не женщины. Боевые единицы. Вот именно такую единицу я и увидела в себе глазами Антона. Укол неприятных эмоций. Отставить. Не это сейчас главное...
– 'Она недавно в должности, не так ли?'
– 'Какое это имеет значение?'
– 'Большое. Позвольте
Вторая секунда. Руки. Холёные тонкие руки и перстни на пальцах, зелёный камень с кровавым отблеском внутри, синий камень с золотым просверком. Белый неограненный кристалл. Алмаз? Алмазы прозрачные. Синтетический стрин– камень? Просто кусочек белого хрусталя?
Почему– то для Антона очень важны были эти камни, знать бы ещё почему... Но раз он, умирая, вложил в них столько чувства, значит, принимаем к сведению.
Третья секунда. Метнувшееся нечто, узкое, звенящее. Привычная реакция: сжечь. Уничтожить коротеньким импульсом. Но это для вранийцев психокинетические паранормы экзотика. Для ольров – данность, с которой трудно смириться. И вот смертоносное жало не просто не сгорает, оно получает дополнительный импульс и... оказывается у сердца. Точечный гиперпространственный прокол?! За счёт пирокинетической паранормы! Вот отчего на костюме ни разреза, ни отверстия, ничего, что могло бы насторожить. Наверняка, смертоносная штучка нефиксированная: очень скоро саморазложится на атомы, ищи следы потом, свищи.
Не время для анализа.
Четвёртая секунда.
Алеська Хмельнёва... Хмельнёва – это Хмельнёва. Сумасбродная, прямая, ядовитая на язык. Иногда смешная: с гитарой и непристойными песнями. Иногда беззащитная до боли: дождь с неба по лицу, по слезам, по мокрым рыжим кудряшкам. Яростная в бою, домашняя в постели, всегда красивая... Последнее признание – для неё. Последнее прости – ей...
Начало пятой секунды. Временной лимит исчерпан.
Наводчик приходил в себя. Вот тяжело приподнялся, сел. Контузило? Зацепило? Главное, живой.
То есть, живая. С ума сойти. Я настолько ожидала, что непременно увижу Бориса Хмельнёва – ну ведь всё, всё же прямо кричало именно о нём!– что увидеть женщину оказалось тем ещё сюрпризом.
Но какая же тварь! На словах предупреждала об опасности, на деле – выбирала удобный момент для атаки. Потрясающее самообладание. Актёрский талант. Острый ум, сумевший просчитать и продумать последствия. Гиперпространственный маяк формируется либо прибором струны– портала либо совместным объединением паранорм, пирокинетической и телепатической. Всегда работают двое, это закон! Точный, продуманный удар. Нет пары, не будет маяка, не смогут пробросить струну от базы сюда.
– Не подходи близко и не допускай контакта, – сухая рекомендация от Ванессы.
– Твою ж мать!– яростно выразилась Алеська, оценив ситуацию.
– Так, – резко, отрывисто выдохнул Координатор Хмельнёв, сжимая кулаки.
Остальные возмущённо заговорили; кто– то выругался, кто– то не поверил, кому– то захотелось 'повесить гадину немедленно... нет... удавить собственными кишками'...
Лариса Михайловна Широкина невозмутимо выпрямилась, складывая руки на груди. Когда человек не желает оправдываться, это всегда впечатляет. Колкой алой искрой сверкнул один из перстней. Я приняла к сведению. Непростые колечки, ох, непростые! Я чувствовала спрессованную в них враждебную мощь. Но помнила предупреждение Ванессы: никакого контакта. В том числе, – и особенно!– посредством паранормы.
– Может быть, она под психокодом? – с надеждой спросила Алеська.
Взгляд у неё был умоляющий. Скажи, ну скажи же, это – психокод?! Единственное, что может извинить, что ещё способно спасти от расстрела, но не от поражения в правах...
Я покачала головой:
– Нет. Тут у нас, похоже, строго добровольное сотрудничество. Договорчик с дьяволом.
– Ирисовая Поляна, – внезапно сказал Хмельнёв, лицо у него неприятно заострилось. – Да, Лара?
– Проклятые солдафоны, – быстро, нервно заговорила Широкина. – Только и знаете, что бегать, бряцать оружием и подыхать героически. Я спасала детей! Этими вот руками, этими пальцами! Малыши не виноваты ни в чём, и они хотят жить! Вы хоть представляете себе, комадар, что это такое – умирающий на твоих руках ребёнок? Хотя, что я, откуда вам представлять такое. Ни шагу назад... погибнем непокорёнными... смертию храбрых смерть поправ... и прочее в том же зубодробительном духе.
Наотмашь. Что, рассказать ей о Соппате? Немногое помню оттуда, но помню. И детей. И целителя– интерна, тринадцатилетнего пацана, разделившего с нами нашу долю. А тоже мог бы, наверное. Спасать...
– Скольких вы спасли? – спросила я. – Сотню, две?
– Десятки тысяч, – отчеканила Широкина. – Мне предоставили условия... аппаратура, научная база. Мы создали вакцину, мы...
– За банку варенья и ящик печенья, – с глубоким презрением бросила Алеська. – Эх, вы...
– Я спасала детей!– выкрикнула она.
Крик говорил сам за себя. Хромая совесть, требовавшая утешения...
– Ради чего спасали? – спросила я. – Знаете, как они называли это место? Полигон Шестнадцать! Полигон, доктор Широкина. Один из многих. Шестнадцатый. Сколько их всего? Где находятся остальные? Что ещё разрабатывали, помимо вакцины против поражающего телепатов вируса?
– Не знаю!– почти истерический всхлип.
Почти. Я чувствовала фальшь. Истерикой тут не пахло. Пахло лихорадочными поисками способа сбежать.