Голоса с улицы
Шрифт:
– Да, – улыбнулся Хедли, – до сих пор.
– Младший братишка. Ты всегда был таким пижоном! Хуже девчонки, – она медленно закурила, заслонив зажигалку пальцами с красными ногтями, не сводя с него глаз и сжимая в губах сигарету. – Представляю, что говорит Эллен об этом твоем прихорашивании, – она глубоко затянулась, – и этих твоих нарядах! Ты весь в меня.
Стюарт Хедли согласился. В каком-то экстазе он упивался присутствием сестры: просто невероятно – спустя столько лет она была в полном его распоряжении. Время разлуки изгладилось из памяти: оно было лишь бессмысленной интерлюдией,
– Что с тобой, Детка? – тихо спросила Салли, нежно посмотрев своими голубыми глазами и заметив, что его гложет какая-то проблема.
– Ничего.
Она сняла перчатки и сложила их кучкой на сумочку, рядом с серебряной зажигалкой. Салли снова потянулась и взяла его за руку. Пальцы у нее были длинные, холодные, неимоверно тонкие. Красные глянцевитые ногти заблестели на его коже, точно стекло, когда она резко, судорожно сжала кисть.
– Я хочу, чтобы ты рассказал мне, в чем дело. У тебя… все в порядке? Ты счастлив?
– Да, – солгал он.
– Правда? – она посмотрела на него в упор, подавшись вперед и облокотившись о стол. – Ты же знаешь, Детка, я вижу тебя насквозь. Скажи мне правду.
– У меня все хорошо, – ответил Стюарт.
Салли покачала головой.
– Детка, мне так хочется помочь тебе, – она нежно, печально провела пальцами по его руке. – Это связано с Эллен?
– Нет… у нас все хорошо, – но затем он поправил себя: – То же, что и всегда. Периодически ссоримся. Ничего нового.
– Ребенок что-нибудь изменит? – Салли сказала нараспев, хриплым шепотом: – Детка моего Детки. Детка моего Деееетки, – она протянула руку и взъерошила его старательно причесанные белокурые волосы. Расслабив красные губы, Салли пропела: – Петенькин малютка Пит.
Они оба захихикали, качнулись навстречу друг другу, столкнулись лбами и с громким хохотом отпрянули.
– Ну и хорошо. Полный порядок. Знаешь, я по тебе страшно скучала. Ты это знаешь? – она выдохнула ему в лицо синий дым. – Ну конечно, у тебя же есть милая женушка… у тебя такая милая женушка. Я больше тебе не нужна.
– Нужна, – строго сказал Хедли.
– Нет, – она покачала головой. – Я больше не могу о тебе заботиться. Помнишь, как я о тебе заботилась? Помнишь, как ты потерял туфлю в кинотеатре, а мы с билетером ее нашли? Пока ты стоял в фойе и ревел белугой.
– Помню.
Салли прислушалась к его голосу, словно пытаясь уловить что-то спрятанное глубоко внутри.
– Ты выглядишь таким… боже, Детка, – ее голубые глаза наполнились состраданием к нему. – Таким разбитым.
Он не понял.
– Ты о чем?
– Ты не стараешься! Все куда-то ушло – даже вначале было не так уж много, но и это куда-то пропало, – Салли вошла в бешеный раж. – Детка, ты должен быть смелым… Может, не таким, как Боб, но даже это тебе не повредило бы! – Она запальчиво ткнула в него сигаретой. – Черт возьми, Детка, когда я вижу тебя таким, меня это убивает. Ты похож на обломок, выброшенный приливом, вроде тех, что мы с тобой пинали
– Со мной все в порядке, – смущенно сказал Хедли. – Почему ты так разволновалась?
– Далеко не в порядке, Детка, – тихо и ласково сказала сестра. – Ты в плохой форме… Как гляну на тебя, реветь хочется. Будь ты неладен, – выругалась она, и ее голубые глаза наполнились слезами. – Мне хотелось, чтобы ты стал кем-нибудь!
– Таким, как Боб? – злобно спросил Хедли.
– Нет, не знаю – кем угодно. У тебя был такой характер… Ты так страшно выходил из себя. Помнишь? Ты же не всегда был таким мягкотелым. Такой размазней.
Искренне удивившись, Хедли сказал:
– Ты о чем? Какой еще характер?
– Ты бесился, закатывал истерики. На тебя можно было давить только до определенного момента, а потом ты срывался. Прислонялся спиной к стенке, и вдруг начинал набрасываться на всех вокругя. Вот чего я хочу… понимаешь? Я сама виновата: выбила из себя этот стержень, этот характер. Мы дразнили тебя, и отучили от этого. А я думала, что это хорошо. Думала, тебе нужно учиться, стать… дисциплинированным. Самообладание, взросление – все такое. Я хотела, чтобы ты слушался… как сын. Хотела повиновения. И я этого добилась, да? А теперь все ушло. Когда ты последний раз выходил из себя?
– Я до сих пор выхожу из себя.
– Выходишь? До сих пор? – запыхавшись, Салли наклонилась к нему, упираясь локтями в стол и сложив ладони. – Так почему же ты не борешься? Где твой стержень?
– Он на месте, – ответил Хедли.
– Там же, где был? Ты когда-то разбивал игрушки вдребезги: помнишь, как ты вдруг выстраивал их в ряд и крушил одну за другой?
Хедли вспомнил – теперь, когда она об этом сказала, но уже минуту спустя готов был отпираться.
– Угу, – признался он.
– Все свои вещи – все, что у тебя было. То, что ты мастерил или строил. Ты трудился часами, порой днями. А потом, когда что-то не получалось или выходило не таким, как тебе хотелось, ты просто садился и клал игрушку на колени… Я так к этому привыкла, что выучила симптомы наизусть. Ты сидел весь такой поникший и краснел, как рак. Все больше и больше краснел, но при этом молчал. А потом вдруг вскакивал и разбивал, что бы там ни было, разбивал вдребезги. Прыгал и топтался. А мы с папой приходили и шлепали тебя.
– Угу, – повторил Хедли. Даже теперь, спустя годы, он лишь смутно понимал причины своего поведения. – Интересно, почему я так поступал? Просто вдруг брал и разбивал. Мне хотелось разломать именно то, чем я больше всего дорожил.
– Думаю, ты просто ломал все, что у тебя было: что-то раньше, а что-то позже. Но в конце концов это прошло… Потом ты стал драться. Потом начал избивать детей. Помнишь ту девочку, которую ты ударил тяпкой?
– Конечно.
– Ты был такой сволочью, и я решила положить этому конец. А теперь хочу, чтобы это вернулось.