Голоса трех миров
Шрифт:
Пустырь — когда–то городская свалка, ныне засыпанная землей и разровненная бульдозерами, — служил местом прогулок и встреч поселковой молодежи. Здесь часто собирались после трудового или для кого- то учебного дня большими компаниями, затевали шумные игры, состязались в силе и ловкости, порой ссорились и дрались. Мышей там и правда почти не было не столько по причинам, о которых говорил Чека, сколько потому, что на пустыре есть особенно было нечего даже пронырливым грызунам. Под не очень–то толстым слоем рыжего карьерного глинозема хранился всевозможный мусор несъедобного происхождения — металл и пластик, резина и стекло. На скудной такой основе — почвой назвать ее можно только
Но Барди, да и другим поселковым, пустырь очень нравился. Они даже гордились им. Ведь недаром здесь по ночам шастают бездомные коты, справляя свои громкие свадьбы, а поселковая молодежь время от времени затевает на них облавы. И не зря сюда пробираются тайком бессловесные, по двое–трое, подрыв сетчатое ограждение со стороны далекого леса. Эти тоже приходят не просто так. Как кто в поселке бесследно исчез — ищи подкоп на пустыре или на кладбище. Раз пять в году, не реже, такое случается. Поэтому на пустыре все же лучше держаться компанией, а по ночам вообще туда не ходить. Бессловесные псы — изгои сообщества, черное пятно на родословной всей собачьей породы.
И в этот раз, как обычно, пустырь не пустовал. Стайка юнцов кружила веселую карусель почти в самом центре, вытоптанном собачьими лапами до каменной твердости. Ни на одном из них еще не заметно ошейника, но это были свои, поселковые, бессловесные только по возрасту. По–настоящему бессловесные псы приходят на пустырь исключительно ночью.
— А ну–ка брысь! — прикрикнул, словно на кошек, грубый Тигран и омерзительно заворчал, обнажив изогнутые клинки своих страшных зубов заодно с пятнистыми деснами.
Игра прекратилась. Трое из пятерых тоже ощерились, но не так явно, а двое моментально поджали хвосты и побрели прочь, повесив головы. «И правильно, без гармошки им тут делать нечего», — подумал было Барди, но сразу же устыдился. Всего три дня назад он сам мог оказаться в такой ситуации… и частенько оказывался. Он тоже не уходил, хотя бы не порычав для солидности, не вздыбив шерсти на холке. Но все равно приходилось слушаться.
Тигран, чуть склонив голову и глядя исподлобья так, что у кого хочешь уши и хвост опустятся, вразвалку шагом двинулся на троицу дерзких упрямцев. Оскал его не смягчился, а грозное рычание уже срывалось на громкое бульканье — верный признак свирепости и крайней раздраженности. Крепыш за ним не спешил, но тоже весь подобрался, и шерсть у него на загривке встала жесткой щеточкой. Только помощь его не понадобилась, едва Тигран достиг невидимой границы допустимого расстояния, за которым он, да и, в общем–то, любой с серьезными намерениями, переходит от угроз к действиям, едва он сблизился с преобладающим по численности противником, как все трое развернулись и, все еще огрызаясь через плечо, затрусили прочь нервной побежкой.
Крепыш улыбнулся, Чека подбежал к Тиграну, взбрехнул, вскинув к небу уродливую морду, и прокричал:
— Давайте, давайте, шошунки, валите прощь и не оборащивайтещь.
Варя же вела себя так, словно ничего вообще не случилось. Словно вокруг тишь и благодать. Да так и есть — дело–то обычное. Но Тигран уже не мог успокоиться. Взыгравшая удаль и злость его бойцовских предков требовала хоть какого–то выхода — ^немедленно.
— А ты что стоишь, за спинами прячешься? — отыскал он возможную жертву, и ею оказался Барди. — Видать, рано тебе гармошку повесили.
В тот же миг Барди внутренне вздрогнул, заметив краешком глаза Варин взгляд, брошенный на него искоса. И еще он заметил — она поняла, что он заметил этот взгляд. А стало быть, теперь
— Я не прячусь, — спокойно ответил он. — Это Чека прятался, пока ты их не прогнал. И он всегда так делает, потому что слабый и трус. Брехать на хвосты любой может. А я не буду. И гонять их не буду, потому что мы с ними в одной школе учились, я их знаю, они не злые. Им всего месяц остался до выпуска. Три дня назад я вместе с ними играл.
— Так догони и играй вмеште ш ними еще мещяш, шошунок ш гармошкой, — выглянул из–за Тиграна обиженный Чека.
— Тебя не шпрощил, — неожиданно прошепелявил Барди. Он не собирался передразнивать и даже не знал, что у него так похоже получится. Собаки дразниться не умеют. Но, оказывается, с гармошкой и такое возможно.
Крепыш замер в немом изумлении — этого еще не делал никто в поселке. Он медленно перевел взгляд с Барди на Чеку и обратно, видимо, не совсем понимая, от кого услышал последние слова. Варя же сразу все поняла, весело завиляла хвостом, подошла, улыбаясь, к Барди и ткнула его носом В плечо, шепнув при этом:
— Здорово, так ему и надо.
Такого Тигран просто не выдержал. Он рванулся вперед с гулким рыком и ударом груди отбросил Варю в сторону. Удар был так силен, что она перевернулась в рыжей пыли, прежде чем опять встала на ноги.
— Пошел отсюда, — низко прохрипел он почти в самое ухо Барди. — Последний раз говорю.
— Тигран, ты не прав, — начал было Барди и в тот же миг рухнул на колени под обрушившейся на него тяжестью.
— Р–р–разорву, — проревел Тигран, скользнув зу- бищами по металлу ошейника. Это спасло Барди от смертельной хватки, хотя все равно на шее у него что- то хрустнуло. А положение стало критическим. Навалившись сверху мощной грудью и обхватив крепкими лапами, Тигран уже грыз его голову между ушами. Непонятно почему Барди вдруг обрел хладнокровие, он успевал даже думать. «Пусть череп грызет, если он ухватит меня за нос или шею — я проиграл, за ухо — больно, но можно пожертвовать. Самоклад с атакой снизу!» — решил тогда он, вспомнив боевые уроки Керби.
Поддавшись натиску силача, Барди перекатился через правый бок на спину и удачно оказался под брюхом противника. Не раздумывая, он вцепился в заднюю левую лапу Тиграна. Рев ярости оглушил его.
— Ты мер–ртвец! — прогремел над ним гроза поселка, и в следующее мгновение Барди понял, что угроза недалека от истины, слова с делом у Тиграна почти не расходятся.
Тщетно пытался Барди от лягаться от тяжелого, словно каменного, бочонка тела Тиграна. Тот прижал, придавил его к земле, так что нечем стало дышать. Будто забыв, что его лапа находится в острых зубах, Тигран тяжелым танком развернулся над Барди, вырвал лапу, оставив вкус крови, куски мяса и шкуры в пасти дерзкого недруга, и сомкнул челюсти за его ухом в незащищенном месте.
— Р–р–разорву, — проревел Тигран, скользнув зубищами по металлу ошейника.
Не выдержав, Барди жалобно взвизгнул, но тут же, устыдившись, замолчал. Он был теперь абсолютно беспомощен и слабо ерзал в рыжей пыли на боку, перебирая лапами. Тигран же уже не рычал, он только спортивно сопел, занимаясь тем, что умел. На долю секунды Барди показалось, что враг его выпустил, но нет, это челюсти опытного бойца сделали короткий перехват, передвинувшись по шее вниз к главной артерии, где пряталась жизнь.