Голоса
Шрифт:
— А Савватеевы как? — спросила Аня. — Петька большой уже?
— В армии он… У них весною еще один народился. Пятый.
И они дружно рассмеялись этому событию, происшедшему в семье Савватеевых.
«Савватеевы… Петька… — думал Митя. — Откуда Аня все это помнит?» Ну да — теперь и он вспомнил, — были такие в Кайлах, Савватеевы, с четырьмя мальчишками. И верно, старшего звали Петькой. Тогда он был в шестом классе. Странно даже, что Митя, вспоминая свою названую родину, всякие кустики и тропинки, ни разу не вспомнил о Савватеевых, об их сопливых мальчишках. Да разве только о Савватеевых?
Зато Аня переписывалась с Люськой Павловой. Не слишком часто, раз в
Вот такие письма приходили из этих мест, и они, честно говоря, нарушали идиллию, созданную Митей умозрительно. Потому он и не слишком вникал в них. Что за дело ему до Савватеевых, зарезавших буренку? Или до каких-то «батареечек»? Это все частности, тогда как общий образ родины должен оставаться незамутненным и не перегруженным деталями.
И сейчас эти частности мешали ему. Митя словно придвинулся близко к той картинке, которой любовался издали, и старался разыскать прежнее очарование. Где оно?.. Сидят за столом люди в промасленных ватниках, пьют водку, гудят о чем-то постороннем…
Огромный мужик, как выяснилось из разговора, тракторист, вдруг посмотрел на Митю тяжелым взглядом, махнул пудовой своей рукой, прихлопнул ею по колену и выдохнул:
— Эх ты!..
В Мите мгновенно все закипело, он побледнел и сжал зубы.
— Ну, я… А дальше? — сказал он с вызовом, тонким голосом.
Митя всегда срывался почти на писк в волнении. Горло ему сдавливала обида. От досады на себя, на свой петушиный голос, он еще больше вскипел и, выставив подбородок, посмотрел на тракториста. Тот только шумно вздохнул и отвел глаза. Федор продолжал улыбаться, будто ничего не случилось.
— Ну, поговорили и ладно. Детишки спать хотят, — ласково сказал Анатолий Иванович.
— Можете в сенях покурить, — разрешила Аня.
— Благодарим… — протянул Федор, вставая. Он смотрел на Аню преданно. Митина обида растаяла в воздухе. Ее просто не заметили, и сам он теперь не мог понять — на кого он обижался? На пьяного тракториста, на себя или на то несоответствие идеала и действительности, которое не давало ему покоя?
— Поехали… — сказал тракторист, обращаясь к Федору.
— Да куда ж ты? — возразил Анатолий Иванович. — Трактор перевернешь! Пошли на сеновал, проспись… А Федька и сам до дому дойдет.
— Поехали, слышь? — повторил тракторист, а затем сгреб Люськиного мужа в охапку и потащил его к двери. С большим шумом они вывалились в сени, тяжко протопали по крыльцу, а дальше все пропало в грохоте трактора. Митя приподнял занавеску и увидел, что трактор резко повернулся на месте и дернулся вперед.
Рокот трактора стал затихать и пропал.
— Ты, Дмитрий, не обижайся, — тихо сказал Анатолий Иванович. — Не обижайся, — просительно повторил он. — Чего на них обижаться? Они смирные… Вот в Кузнецове Шурка Лиханов, ох! Тот спуску не дает. А эти… Доброй ночи, — неожиданно закончил хозяин и ушел на сеновал.
Настроение у Мити почему-то испортилось. Он вышел на крыльцо, зачерпнул ковшиком ледяной воды из ведра и выпил ее мелкими, осторожными глотками. Потом он спустился по ступенькам, ежась от холода, постоял с минуту перед крыльцом, разглядывая черный контур леса по ту сторону Улемы, и отправился во двор, к «удобствам». Подойдя к открытой внутрь двери, он опять услышал чей-то разговор, исходивший оттуда, из темноты. Митя склонил голову, прислушиваясь, и замер.
Голоса были похожи на те, что он слышал вчерашним вечером. На этот раз Мите удалось разобрать слова, которым он удивился, так как, по его разумению, никто в доме да и во всей округе таких слов произнести не мог. Странные были слова, что говорить! Митя подумал было, что беседует с Витькой Анатолий Иванович на сеновале, но усомнился. Голоса были не то мужские, не то женские, с какими-то чересчур даже спокойными и добрыми интонациями, в которых чувствовались и мудрость, и терпение, и печаль.
— Мы все умрем, — сказал первый голос. — И они, и мы — одни раньше, другие позже, но отчаиваться все равно не следует. Все устроено так, что каждому здесь есть место, у каждого есть слово и назначение…
— И ветер имеет назначение? — спросил второй, более молодой голос.
— И ветер, и тишина.
— А я вчера видел, как гриб поднимал камень. Он уперся в него шляпкой и рос, пока камень не сдвинулся.
— Значит, у него было такое назначение — сдвинуть камень.
— А можно ли не выполнить назначение?
— Нет, нельзя.
— И слово для всех одно?
— И слово для всех одно, только это — тайна…
Митя на цыпочках отошел от двери, вышел на свою тропинку и побрел по ней прочь от дома, погруженный в мысли, а вернее будет сказать — в вопросы, которые разрастались в нем, принимая форму причудливых растений, переплетенных ветвями, корнями, бог знает чем, а он раздвигал ветви руками и заглядывал, заглядывал — что же там дальше?
В избу он вернулся поздно, продрогший и успокоенный.
Глава 6
Деревня Кайлы отстояла от реки метров на сто и имела всего три дома. Они располагались у дороги рядком, с одной ее стороны, а с другой был покатый к реке луг, перерезанный тропинкой, по которой Митя семь лет назад ходил к роднику за водой. Посреди луга находился старый амбар и чуть в стороне Люськин отдельный огород с картошкой. Так было тогда, в первый приезд. Средний дом в то время был колхозным клубом, оживавшим по воскресеньям, когда туда привозили кино и из окрестных деревень стягивались жители. По обеим сторонам клуба стояли почти одинаковые избы деда Василия и Савватеевых. Их двери и ставни на окнах были расписаны масляной краской. Роспись оставил художник из Москвы, отдыхавший здесь еще до Богиновых. Он нарисовал Савватеевым и деду Василию красных петухов, диковинные деревья и многочисленные лучистые и желтые солнца — целиком или в виде сегментов, уместившихся на ставнях и похожих на дольки сыра. Вид был нарядный.