Голова быка
Шрифт:
Я кивнул.
— Один из них оказался пришпилен к ограде как бабочка к альбому…
— Он оступился. Это была случайность.
— Разумеется. А второй случайно словил пулю в голову. Обвинение в двойном убийстве так и напрашивается. Как мне кажется, доктор Альтманн, вы не в том положении, чтобы решать, что вы можете — или хотите — рассказывать.
— Но ведь пистолет вы при мне не нашли, верно? У вас нет доказательств, что второй нападавший был убит мною.
— У вас было время от него избавиться.
— И ваш эксперт уже должен был определить, что выстрел был произведен с большого расстояния.
— Вероятно
— Мне показалось, что оттуда.
— Ему показалось… — пробормотал Штромм. — Расстояние до конца квартала составляет сорока метров. Выстрел был произведен из малокалиберного карманного револьвера — "дога", как называют их у вас на Королевском острове, — прицельная дальность стрельбы которого составляет двадцать пять метров.
Он снова выжидающе посмотрел на меня.
— Должно быть, этот человек — хороший стрелок.
— Просто фантастический! Попасть в цель с такого расстояния…
— Или он промахнулся и целился на самом деле в меня, — предположил я.
— У кого-то есть причины стрелять в вас? — не дождавшись моего ответа, детектив ядовито улыбнулся. — Впрочем, позвольте угадать: вам это тоже неизвестно.
Разговор зашел в тупик. Полицейский подозревал меня (и я вполне мог понять подобное поведение), я же не желал развеять его подозрения. Политическая подоплека дела заставляла меня опасаться того, что раскрытие деталей расследования может навредить не только мне, но и Эйзенхарту.
— Я буду говорить только с детективом Эйзенхартом или со своим адвокатом, — наконец произнес я.
— Вы… — полицейский начал что-то говорить, но его прервали.
— Достаточно, — дверь в допросную отворилась, и в помещение зашел Эйзенхарт. — Альберт, отпускай его.
— Но…
— Под мое поручительство. Оформи его как свидетеля, дело я завтра… — Эйзенхарт сверился с часами и поправил себя, — уже сегодня у тебя заберу.
Штромм гневно на него взглянул.
— У нас два тела, Виктор.
— Самооборона, — отмахнулся тот, расстегивая на мне наручники. — Держите, док.
На стол передо мной легли перчатки.
— Это не мои, — отказался я.
— Теперь ваши. И пойдемте, пока Альберт не передумал. Кстати, Берт, — Эйзенхарт повернулся ко второму полицейскому в комнате, — с меня двадцатка, верно?
Эйзенхарт рассчитался с Штроммом и буквально вытолкал меня из допросной.
— Что это было? — только и успел поинтересоваться я, потирая освобожденные запястья. — Надеюсь, не взятка? Потому что уверяю вас, в ней не было необходимости.
— Пари проиграл, — легкомысленно признался Виктор. Я внимательно посмотрел на него, но так и не смог понять, шутит ли он.
— Я думал, азартные игры в Гетценбурге запрещены законом?
— Запрещены, запрещены. Но сами знаете, quis custodiet ipsos custodes [1] и все такое, — мы вышли на служебную лестницу, и теперь Эйзенхарт подталкивал меня в спину. — Да поторопитесь же, Роберт! Внизу нас с вами ждет извозчик, и нам еще необходимо кое-куда успеть.
Ко мне в голову закралось нехорошее предчувствие: эту
1
лат.; "Кто устережёт самих сторожей?"
— Я бы предпочел отправиться сразу домой, — признался я. — Быть может, вы справитесь без меня?
— Ну уж нет! Ничего, пару часов выдержите.
Глава 2
Район Семи лестниц, единственный располагавшийся в Гетценбурге на возвышенности, там, где в город вгрызались останки старой горной гряды, являл собой неплохую аллегорию классовой системы города. На самом верху, откуда открывался панорамный вид на Гетценбург, располагались самые фешенебельные городские дома, пусть и не столь роскошные как исторические особняки Каменного острова, но до самого фундамента пропитанные запахом как новой эпохи, так и новых денег. Посередине, вдоль километровой длины лестниц, селились богатые лавочники и торговцы, обеспечивающие в основном потребности клиентуры, поселившейся уровнем выше.
Низ, как читатель, думаю, уже догадался занимали менее обеспеченные слои населения — только бедность эта была не честной и безысходной, как в работных домах и фабриках на другом берегу Таллы. Начало Лестниц, где еще хоть как-то поддерживались порядок и видимость приличий, облюбовали для себя скупщики краденого, держатели опиумных домов и борделей и прочие представители преступного среднего класса. Но дальше, в узких переулках под Лестницами, — а точнее под многочисленными мостами, соединявшими пять гетценбургских холмов, — в которых никогда не светило солнце, располагались самые отвратительные трущобы Гетценбурга. Говорили, будто вглубь этого района полицейские стараются не заходить даже посреди дня.
Должно быть, слухи эти не совсем соответствовали правде. Потому что Эйзенхарт привез меня туда. Хмурый извозчик, недовольный конечной целью нашего маршрута, высадил нас у двухэтажного деревянного дома в начале одной из лестниц и уехал, окатив на прощание грязью из лужи.
— Зачем мы здесь? — брезгливо поинтересовался я, ступая на нечищеную мостовую.
— Вам надо выпить, — детектив безапелляционно втолкнул меня внутрь. В нос ударили запахи прокисшей капусты и пива: за дверью без вывески оказался кабак. — А мне — повидать друга.
— И, конечно, для этого нельзя было выбрать другое место, — вздохнул я, следуя за ним вглубь зала.
Как ни странно, ни я в окровавленной и грязной одежде, ни Виктор в франтоватом костюме не выглядели чужеродно на общем фоне. Мы прошли мимо стойки, за которой сидела группа профессиональных попрошаек в живописных обносках. За ними, в углу, старьевщик в поношенном, но хорошо сшитом костюме, рассматривал в ювелирную лупу пунцировку на золотом кольце; напротив него сидел мальчишка в форме трубочиста. Было и несколько нетрезвых джентльменов, с интересом глядевших по сторонам. В центре зала, откуда по углам были растащены все столы кроме одного, собралась небольшая толпа в рабочей одежде, из нее вынырнул молодой Бык, с виду — родной брат тех двоих, вставших у меня на пути раньше этой ночью, и, усевшись за оставшийся стол, выставил вперед мускулистую руку.