Голова королевы. Том 2
Шрифт:
Доказательства Бэрлея сыпались с присущей ему логической меткостью, и Лейстер чуть на задыхался от злости, так как не мог придумать никаких основательных возражений на пересыпанную лестью речь своего врага.
— От удивления у меня нет слов, — произнес он наконец. — Мне казалось, что я навсегда потерял благоволение и милость ее величества…
— Ничего подобного! — возразил Бэрлей. — Но давайте сначала посмотрим, куда нас ведет то состояние духа, в которое погружена ее величество. Никогда до такой степени не сказывалась необходимость в ее влиянии
— Я тоже вижу это.
— Наши внешние враги строят целые комбинации на этом состоянии монархини, и их расчеты заходят очень далеко. Если королева не воспрянет духом, если ее страдания прогрессивно будут расти, то она сыграет с нами очень неприятную штуку…
— Да… да, к сожалению… к сожалению… Но как, спрашивается, изменить это настроение?
— А вот послушайте, что я думаю относительно этого. Итак, наши враги видят в затишье нашей придворной жизни в настоящий момент малодушие, нерешительность, раскаяние в тех шагах, которые были сочтены разумными с точки зрения нашей политики; поэтому они с большей смелостью подняли голову и дерзнули даже угрожать. Это требует от нас контрвызова, блеска, пышности двора, веселья, быть может, даже больших охот, которые в прежнее время составляли любимое развлечение королевы!
— Вы совершенно правы, милорд. Но я все-таки повторяю свой последний вопрос: как прогнать это настроение?
— Мне казалось, что вы могли бы указать королеве на несовместимость подобного состояния духа с королевским саном, указать на возможность потери красоты лица от тоски и горя, на потерю популярности, на исторические последствия, наконец!
— Это очень тяжелая задача!
— Я знаю. Но только вы один и были бы способны разрешить ее!
— Слишком лестно, милорд!
— В то же время вы получите солидную поддержку. Мы сумеем довести до сведения монархини желания двора и народа и сообщить о недовольстве, которое вызывает этот необоснованный траур, и опасения, как бы он не превратился в действительно необходимый…
— Такие намеки я не хотел бы делать.
— Да вам и не нужно делать их. В конце концов я вскользь упомянул ей об иностранной политике, и королева, осажденная таким образом со всех сторон, неизбежно придет в другое состояние духа.
— И при этом я непременно должен быть тем, кто станет таскать для вас каштаны из огня?
— Каждый делает то, что в его силах! — холодно ответил лорд-казначей. — Ведь вы знаете, что для достижения моих целей — то есть целей, связанных с государственными интересами, я охотно довольствуюсь собственными силами и во всяком случае не стал бы искать союза именно с вами, если бы мог как-нибудь обойтись без вас.
— Это по крайней мере высказано с достаточной ясностью и определенностью, — ответил Лейстер, почувствовавший себя и обиженным, и польщенным, — и я готов поверить вам на слово!
— Вы видите, я отдаюсь в вашу власть, отдаю должное вашим заслугам и признаю ваши
— Вы правы, — вздохнув, согласился Лейстер. — Значит, я должен покориться печальной необходимости… Мне следует сейчас же отправиться к ее величеству?
— Чем скорее, тем лучше, милорд. Но подождите сначала Валингэма; он сообщит вам, каково теперь настроение ее величества. Честь имею кланяться!
Оба лорда глубоко склонились друг перед другом с обязательной улыбкой на устах. И эта улыбка не была так лжива, как всегда, потому что на этот раз они не чувствовали обычной жажды свернуть друг другу шеи.
Лейстер остался в зале, чтобы обождать Валингэма, а Бэрлей прошел в приемную комнату, где встретил даму, с которой очень почтительно раскланялся.
— Леди Анна, — сказал он ей, — мне нужно поговорить с вами, если вы разрешите.
— Пожалуйста, милорд, я к вашим услугам! — ответила дама и последовала за министром в соседнюю комнату.
Леди Анна Брауфорд была в то время обер-гофмейстериной королевы, так глубоко преданной ей, что готова была позволить растоптать себя, если бы это понадобилось для блага Елизаветы. Очень гордая и ограниченная, но добродушная женщина, она имела характер, как нельзя более подходящий для той цели, которую наметил в данном случае Бэрлей.
— Вы, миледи, вероятно, опять и глаз не сомкнули ночью? — спросил лорд леди Анну.
К сожалению, нет: дежурная камер-фрейлина доложила мне, что ночью королева была беспокойнее, чем когда-либо прежде.
— Это просто несчастье!
— Страшное несчастье, милорд!
— Нам нужно как-нибудь помочь этому делу!
— Кто тут может помочь, милорд!
— Вы, леди!
— Что?.. Я?.. Интересно, каким образом я могла бы помочь?
— Ее величество не любит, когда ей говорят правду, но в данном случае необходимо кому-то решиться, даже под угрозой немилости. Но для этого не всякий годится, да и не у всякого найдется столько преданности и готовности к самопожертвованию, как у вас, леди…
— Если бы этого одного было достаточно…
— Вы должны открыть государыне глаза на то, как изменилась она за последнее время; на то, как она изменится еще более и какой неизгладимый след оставит на лице болезнь, если она не справится с ней.
— Вы пугаете меня, милорд!
— Вы должны сообщить ее величеству, что народ уже ропщет, что народ боится за последствия ее болезни, и что все это можно было бы изменить развлечениями и удовольствиями. Время карнавала прошло, но мы могли бы устроить блестящую охоту. Стоит только ее величеству сделать первый шаг, а другие уже не заставят себя ждать. Я уверен, что вы при своей безграничной преданности государыне поможете нам предотвратить несчастье!