Голова моего отца
Шрифт:
Вот так — с сыном, с цветами и апельсинами — приехал Арчил Гомартели в Москву, к Даше.
Ачико к этому времени уже доверил Арчилу то, что было у него на сердце. Кому, как не отцу?
— Папочка, — сказал он, — я решил: я хочу быть женским мастером!
Самые важные в жизни решения нам приходится принимать в пору весны нашей.
«С чего начать, — подумал Арчил, — как объяснить? Нет женских мастеров, не существует! Даже те, кто думают, что они знают женщин, даже те, о которых думают, что они все знают, — ничего не понимают! Каждая женщина — неповторима! Каждый человек — неповторим!»
— Да, — подтвердил Ачико, — я хочу быть женским парикмахером!
— Боже мой! — рассмеялся Арчил.
Но Даши не было ни дома, ни на работе. Вахтерша сказала им прокуренным голосом:
— Весь медперсонал на картошку бросили! Роды принимать некому!
И они поехали на поезде за город. Апельсины перекатывались в сетке, цветы роняли лепестки.
Даша стояла за длинным столом в полутемном зале и перебирала грязные клубни. Она была в черном халате и резиновых сапогах. Все женщины были одеты одинаково, как детдомовские дети. И лицо у нее было — как у всех, не отличить. Женщины прокричали ей:
— Даша, твой грузин пришел! — побросали перчатки и пошли, закуривая, на перерыв.
«Хорошо, что вышли, — подумал Ачико, — а то как бы Арчил ее узнал?»
Длинный стол разделял их, как неприступная советская граница.
— Не хочу тебя видеть! — объявила Даша.
И рука Арчила, сжимавшая ручку Ачико, дрогнула.
А потом Даша спросила, посмотрев на Ачико:
— Это он?
Мама? Мамочка?
— Я тебя столько лет жду, — сказала Даша, — а ты что делаешь? Приезжаешь раз в год! Как же ты не понимаешь, что я тоже хочу, чтоб меня кто-нибудь мамой называл! Если бы ты мне хоть раз предложил, я ведь за тобой на край света бы побежала!
Ачико посмотрел на Арчила — пот выступал у него над верхней губой. Арчил молчал.
— Я вас буду мамой называть! — сказал Ачико.
Но Арчил молчал.
— Даша, выходите за него замуж, — сказал Ачико, чуть не плача, — он вас любит!
— Правда? — спросила Даша.
И Арчил вскинул глаза. Легендарные глаза — синие, иногда серые. Море в Кобулети, а не глаза.
— Даша, — прошептал он, — выходи за меня замуж!
Даша выдернула ноги из сапог, вскочила, босая, на стол, четыре руки подхватили ее и — да, словно ветер унес.
Голова моего отца
Письмо к Фредерику
15 декабря 2009 г.
Голова моего отца находится на горе Чачубетского района Горийской области. Там раньше была наша дача, которую построил мой отец, а помогал ему я, и мы оба ругались и проклинали эти пронумерованные бревна, что годами сушились и мокли под открытым небом в деревне Тапла, которой больше нет. Отец разобрал на бревна свой родной дом на берегу моря и написал чернильным карандашом цифры. Вот это он умел — писать! Он сам вел грузовик в гору, в деревню Тапла, потому что шофер закричал, что не видит конца дороги: где он, конец дороги, куда идет эта дорога? — и бросился вон из кабины, и пошел пешком. Дорога упиралась прямо в небо, в самую верхушку горы.
— Последний раз я вел машину в осажденном Ленинграде, — рассказывал мой отец, — грузовик глох на каждом мосту. Ты считал, сколько мостов в Ленинграде?
Отец знал, что не умеет строить, и потому с самого начала хотел нанять рабочих, но никого не мог найти. И каждое воскресенье он возил вверх, на гору, разных людей. Они раскладывали закуску на пронумерованных бревнах и начинали выпивать. И отец смотрел — он и моей сестре говорил: всегда смотри, каков человек, когда выпьет, тогда узнаешь, кто он на самом деле. А мать только сидела на единственном стуле, который отец привез в самый первый приезд, укрепив его сверху на бревнах, в белой шляпе с широкими полями, обмахивалась веером и молчала. Мать умела молчать, когда
Ровно сорок маленьких шагов от дома — вот там я вырыл глубокую яму, где сделал ему могилу. Мать хотела, чтобы я копал под деревом, чтобы мой отец лежал в тени, как будто после смерти не все равно, где лежать, но корни мешали мне копать, и я уложил его в землю там, где смог. Дерево тогда было маленьким, и я думал, что оно когда-нибудь раскинет ветви и создаст тень. Я не знал, что вода умеет выхватывать из земли деревья вместе с корнями, как будто вода — это бомба. Мать отсчитала расстояние от дома, ставя ступни одну к другой — носок-пятка, носок-пятка. Сорок шагов, таков был счет. Может, и меньше, потому что у матери очень маленькие ступни. И ручки тоже маленькие, она вообще маленькая, почти миниатюрная женщина. Свекровь сказала о ней, когда впервые увидела: как она этими ручками ребенка поднимет? И не поднимала, кстати, так меня и мою сестру бабка и таскала.
Я до сих пор не знаю, как моя мать смогла пронести тяжелую спортивную сумку с надписью «Адидас» через весь город Гагры в своих маленьких ручках, не способных поднять даже младенца.
Дожди начались в Чачубетском районе Горийской области осенью того же года и шли не переставая три недели. Верхушка горы покосилась и сползла, дорога больше не упирается в небо. Нет деревьев, нет дачи, собранной из дома, где мой отец родился, всей деревни Тапла нет. Откуда отсчитывать сорок шагов?
Ехать в Чачубетский район надо через Игоети. От Тбилиси в сторону Гори, родного города Сталина, где по-прежнему стоит его памятник и музей. Бронзовая фигура вождя всех народов в непомерно длинной шинели, как будто с чужого плеча. Сталин был маленьким человеком, но кто знал? Его изображали огромным на всех портретах, а фотографий было мало. И с них вечно исчезали люди. Отец говорил: «Когда кого-нибудь расстреливали, от фотографий шел дым».
Уже здесь, в Канаде, я купил у пожилой украинки Большую советскую энциклопедию, пятьдесят один том, которую начал издавать Сталин, а завершил Хрущев после его смерти. В ней полно страниц с одинаковыми номерами. Готовили статью о каком-нибудь человеке, проверяли, утверждали, подписывали в набор. Толстая книга в темно-синей обложке выходила из типографии, ее получали подписчики. А тут — арест, а тут — расстрел! Враг народа! И тогда страницу дублировали. Убирали статью, убирали портрет, писали другую статью и помещали другой портрет. Проверяли, утверждали, подписывали в набор. Подписчик получал новую страницу с указанием вырвать и уничтожить старую и вклеить новую на ее место!
Вот когда от фотографий шел дым. Найдут у тебя старую страницу — ты сам будешь дым!
Пожилая украинка задала мне много вопросов. Она хотела знать, в чьи руки попадает сокровище ее мужа. Ее муж, оказывается, без конца перечитывал энциклопедию с дублированными страницами, до самых последних дней, с лупой. Неужели он не понимал, что там одно вранье? Единственные книги, которые он привез с собой в Канаду. Она спросила меня:
— Вот вы, журналист, объясните мне, как это было возможно, чтобы страница начиналась с половины слова и заканчивалась половиной, а все-таки совсем другой текст! Как им удавалось так все подменить, что даже следа не оставалось?