Голова в кустах
Шрифт:
Кропотов не предполагал, что разборчивая до заносчивости Варенька элементарно голодна. Но интуитивно покорял ее щедростью. Огромный безвкусный букет идеально смотрелся в желтом пластиковом ведре. Было ощущение, будто мы празднуем чей-то театральный дебют. На стол непосредственный гость метнул красную и черную икру, мясной рулет, пиццу с грибами, лимон, виноград, бананы, груши, бутылку шампанского, бутылку виски. Несмотря на неказистую сервировку, трапеза разительно отличалась от вчерашней. Линева приняла ужин сдержанно.
– Я звал Варю в бар, но она предложила дома посидеть, – голосом оправдывающегося школяра рассказывал Виталий. – Пришлось продукты
Он сорвался мыть руки. Варвара прошептала мне:
– Ешь. Мне невмоготу напарываться в баре, когда ты тут ищешь голубцы, а их ребята сметали. Думаю, остатков Виталькиного приноса нам с тобой на пару дней хватит, не сдохнем.
У меня в горле запершило. Не имея денег, она взялась подкормить угловую жиличку. Смутная, но огромная любовь к роду человеческому всколыхнулась во мне от пяток до макушки. Я приобрела просветленный вид и жаждала творить добро. Однако поскольку приложить сил было некуда и не к кому, пришлось обуздать темперамент, жевать и поддерживать с Виталием непринужденную беседу. Варвара почти не пила, мало ела и еще меньше разговаривала. Возникало странное чувство, словно она пробовала парня на вкус, когда бросала на язык виноградину, на ощупь, когда коротко вглядывалась в него, и на слух, когда замирала на секунду, прежде чем ответить ему. Виталик смаковал виски, подливал нам шампанского и рассуждал о недостатках и преимуществах снимаемого жилья. Однако строгая Варвара не позволила ему раздухариться. Ровно в половине одиннадцатого она постучала пальцем между лопатками поклонника и сказала:
– Виталий, уже поздно.
Он поскучнел, но моментально подчинился. Поднялся и откланялся.
Щелкнул замок. Варя помедлила в прихожей и вернулась в комнату.
– Прости, что вмешиваюсь, – не утерпела я, – но неужели он тебя совсем не привлекает? Слишком уж ты с ним сурова.
– Привлекает, Поля, в том-то и беда, что привлекает. Только я за три года многому вне универа научилась. Все мужики шумят, будто им нужна понимающая, прощающая и скромная женщина.
А на самом деле лбы расшибают, чтобы добиться благосклонности истеричной стервозины. Но это игры. Реальность круче. Приводит тебя поклонник к родителям, знакомит. Папаша стрельнет глазами по бюсту, талии, ляжкам и или за газету прячется, или на работу улепетывает. Мамаша же свое дело туго знает:
– Откуда вы, Варя?
– Из города Гуково, он в Ростовской области.
– Из о-о-области… На биофак поступили? А есть у вас кто-нибудь в биологии там, ну в Гу-у-уково вашем?
– Нет.
– Может, ваш отец успешно занимается бизнесом?
– Нет.
И любящий мальчик приобретает повадки оборотня. Бывало, позвонишь, заикнешься, что грустно, он бегом развлекать. После посиделок с родней пожалуешься в трубку:
– Мне одиноко.
– Мне тоже, – подхватывает. – Займи себя чем-нибудь. Пока.
Она смешно изображала жеманную маму и трусливого парня. Невесть откуда вдруг появилось глуховатое южное "г", и речь ненадолго стала говорком. Я засмеялась. Линева нахмурилась, а потом присоединилась к веселью:
– Тяпнем виски, Поля?
– Конечно. Какие наши годы? Печень в порядке.
Однако минут через тридцать Варвара схватилась за затылок и заныла:
– Голова раскалывается.
Мне тоже после шампанского шотландский самогон не пошел. Варя выбралась из кресла и приволокла пакет с непривычным содержимым. В нем звякала масса баночек-скляночек, в которых обычно продают дешевые отечественные лекарства. Этикетки заменяли
– У Зинки отец доктор. Он правильно рассуждал. В лекарствах мы не рубим, ориентируемся на рекламу. Поэтому создавал нам запас и доступно указывал, что средство лечит и как его принимать.
Для нашего с Варварой случая нашлось три таблетки в сиреневых оболочках. Мы по-сестрински договорились съесть по одной, а третью при необходимости разделить пополам. Варя принесла воды, мы заглотили обезболивающее и стали мыть посуду. Почему-то мыли долго-долго.
Тарелки и чашки были пойманными рыбами. Они плескались в раковине и норовили хлестнуть меня хвостами. Вдруг скользкая голубая камбала вырвалась и шлепнулась на пол, где превратилась в очаровательных котят, бросившихся врассыпную. Я расхохоталась, но вместо того, чтобы описать Варваре это волшебство, вопила:
– Кайф!
– Поля, ты чего? – всполошилась Варвара, оттолкнула меня от крана и спешно сполоснула кофейник.
Я обиделась. Кофейник-то был птицей, его следовало не мочить, а выпустить в окно для полета. Я плакала и уверяла Линеву, что он вернется к нам с первыми лучами солнца.
Варя вытащила меня в комнату, и я сразу захотела лечь. Но она преобразовалась в несносную гадину – кидала на диван снег и врала, будто стелит простыни. Я стала потихоньку спихивать снег со своего ложа, а потом вспомнила, что в сугробе тепло и мягко. Я свернулась клубочком. Варвара посмела чем-то меня укрыть. Я собралась отругать ее, но веки захлопнулись. И перед глазами начался сначала звездопад, затем к звездам присоединились хлопушки, игрушки, конфеты… Я никогда не видела таких ярких, чистых цветов и не испытывала такого восторга.
– Еще, умоляю, еще! – орала я.
Постепенно восхищение сменила усталость. Разноцветный вал детских сокровищ редел, редел, редел. Последняя звездочка попросту медленно потухла.
Я заснула.
В полдень состоялось пробуждение.
Вялость, лень, слабость и плаксивость нагло хозяйничали во мне. Горячая ванна и крепкий кофе их не прогнали. Полковник Измайлов, в кабинет которого я кое-как приволоклась, – тоже.
– Вик, похоже, меня вчера на переносимость наркоты проверили, – мрачно сообщила я.
Он вскочил и принялся мелькать в разных углах.
– Сядь, – попросила я. – Ради бога, зафиксируйся где-нибудь, иначе окочурюсь.
– Сию секунду в больницу, – суетился Измайлов.
– Не надо, милый. Передозировка исключена, через часок отпустит. У тебя нет минералки? Во рту горько.
Через четверть часа я согнулась пополам в кресле, обняв собственные колени и приказывая себе собраться. А надо мной яростно спорили Юрьев с Балковым. Сергей убеждал, что меня действительно попотчевали наркотиком. Борис – что я была пьяна в стельку и сейчас впервые маюсь обыкновенным похмельем.
– Ты раньше виски пробовала? – приставал Юрьев. – У матерых мужиков психика лютует.
– Мы всего грамм по тридцать накатили, – оправдывалась я.
– Виктор Николаевич, разве у нее от крепкого пойла глюки случаются? – обратился Балков в последнюю инстанцию.
– Не глушим мы вместе водку, – простонал Вик. – Однажды она в подпитии полночи пела мне песни. А лютующая психика – это ее естественное состояние.
Он сочувственно потрепал меня по волосам, присел на корточки и забубнил: