Голова в облаках
Шрифт:
Титков привстал за столом, держась обеими руками за столешницу, и лихо топнул ногой в новой туфле. Потом победно поглядел на кота. Он был не просто радостным, он чувствовал себя необыкновенно счастливым, всемогущим, он понимал теперь весь мир и хотел других сделать счастливыми. Илиади потом определил это состояние как наркотическую эйфорию, которая осложнилась чем-то таким мудреным, что не сразу запоминается.
— Ты чего улыбаешься, чего молчишь? Притворяешься ведь, вижу, притворяешься! Все ты понимаешь, Монах врать не станет. И Мытарин читал про вас из истории правильно.
— Ладно, — сказал кот, зевая, — давай куриную ногу и потом потолкуем.
Титкова окатило радостным жаром сбывшейся заветной мечты.
— Адамушка, неужто правда! — изумился он. — Да я тебе не только ногу, я и другую, и крылышки, и всю тушку с гузкой, и шею… Ну удружил! А эти умники записали: не умеет говорить по-русски. По-каковски еще тебе говорить, по-немецки? На, родной, ешь.
— На столе, а не под столом! — сказал Адам строго. Спрыгнул с печи, не спеша подошел к столу и подождал, пока хозяин, кряхтя и хватаясь за поясницу, поднимет с пола куриную ногу, положит ее на край стола и пододвинет ему стул. Как равному собеседнику. — Спасибо.
Адам впрыгнул на стул, сел и неторопливо, придерживая куриную ногу на столе лапами, стал есть. Титков глядел на него с умилением и качал седой головой:
— А я ведь знал, что ты ответишь, ей-богу, знал! Как же, думаю, не ответит, если я с ним который год как с человеком разговариваю. Не может он не ответить. А эти пустоплясы: не умеет по-русски. А чего тут уметь, когда три десятка звуков-букв ты и писать-читать запросто научишься. Правильно?
— Ешь, а то опьянеешь.
— Нет ты скажи: я правильно говорю?
— Правильно. Тридцать — это ерунда на постном масле. У музыкантов вон только семь нот в октаве, а говорят без переводчиков со всем светом.
— Да-да, мне Столбов рассказывал, а он на всех похоронах играет. Можно, я крылышко одно съем, а все остальное — тебе? Только я сперва царапну стакашек, а?
— Не много будет? Ты хотел со мной поговорить…
— Ничего, это я с радости. Выпьешь со мной?
— Еще чего! Выпью, а Анька Мортира и водку на меня станет списывать.
— Какая Мортира? Что-то не знаю.
— Знаешь — Ветрова, вчера прозвали.
— Это они умеют, это — да. Ну, будем… А теперь карамельку… Они, Адам, все умеют, они о себе только думают, о частной собственности.
— О себе только дурак не думает. А частная собственность — что это такое?
— Это, Адам, все несчастье людского рода. Говорят, бог еще не создал землю, а она уж была огорожена. Так и это самое чувство собственности — раньше человека родилось, до него.
— Зачем же ты борешься с ним, если чувство это природное, если оно родилось для человека и свойственно только ему?
— Да вредное оно, бестолочь!
— Кому вредное?
— Всем. Если бы не собственность, мы теперь знаешь где были бы?
— Не знаю. — Адам взял куриную тушку, ловко разорвал пополам и одну половину пододвинул хозяину: — Ешь, мне одному не управиться. — И вкусно захрустел,
— Работать.
— Это у вас. А у нас — добывать пищу. Но зачем вам так много пищи? И почему вы столько говорите? Ты две недели меня таскаешь на этот свой суд, люди кричат, спорят, ругаются — зачем? Делят пищу? Самок? Жилье? Но все это у вас есть. Вожаков мало?
— Хватает.
— Тогда, может, плохие они, слабые?
— Нет, хорошие, сильные. Если бы для всей земли был один начальник, да наш, советский, мы знаешь теперь где были бы! А то живем от войны к войне… Ты и мою порцию ешь, не стесняйся.
— Спасибо, наелся, пойду полежу. — Адам вытер лапой усы, в два прыжка оказался на печке и улегся там, как прежде, положив голову на лапы.
— Наелся и сбежал, а хозяин тут один думай. Или, может, не я хозяин, а ты?
— Неизвестно. Земля у нас общая, солнце общее, а вся жизнь идет от них. Возможно, людей больше, чем кошек, но, кроме нас, на земле живет тьма разных животных, зверей, птиц… А если посчитать насекомых, если взять все растения, микробов…
— Монаха наслушался? Ты, значит, природа, а я изверг природы?
— Нет. Ты правильный, правый, как всякий человек. Я вот ловлю мышей в твоем доме, грачи — червяков у тебя в огороде, воробьи — гусениц в твоем саду, козы дают молоко для тебя… Все тебе и для тебя. Ну а ты для кого и для чего?
— Я? Для вас. Я, если хочешь знать, за всех вас должен думать, переживать и отвечать.
— Перед кем отвечать? Перед собой самим? Языком больше мелете, а толку нет. Меня ответчиком сделали.
— Так ведь со мной вместе!
— Ты так, сбоку, а основной ответчик я. Смешно: сами вывернули жизнь наизнанку, а виноват кто-то другой.
— Так ведь мы оба с тобой животные по природе, только я разумный, а ты — нет. Правда, и ты от меня говорить научился.
— От тебя? Я всегда говорить умел, если уж хочешь знать, да не хотел. О чем с тобой говорить? Не буду я больше с тобой говорить, все!
— Постой, не решай с маху. И не брезгуй, не отворачивайся с презреньем, легче всего отвернуться… Я глоточек, капельку…
Титков почувствовал новый прилив сил и начал доказывать упорно не отвечающему Адаму, что такое жизнь и человек в быстротекущей жизни. Носатый Илиади думает, что человек состоит из трех частей, а он состоит из многих миллионов, и самая главная из них — разум. А ты знаешь, что такое разум? Это, Адам, такая штука, что может объяснить что хочешь, любую несуразность. Запросто! Объяснить и оправдать. Вот, например, ты презираешь меня. А отчего я запил, знаешь? От одиночества. Потому что я человек и у меня есть разум. Он у каждого человека есть, разум, и каждый человек своим разумом доволен. Понимаешь? Федька Черт, Заботкин, Анька Мортира, Витяй Шатунов, Митя Соловей, Сеня Хромкин… — все по-своему правы, хотя все они в чем-нибудь виноваты. Можно, конечно, считать, что каждый по-своему прав, но на самом деле каждый, по-моему, не прав.