Голубая ниточка на карте
Шрифт:
«А может быть, я просто ничего не понимаю… в фонтанах и в искусстве?» — подумал Шур.
— Чего они в нас плюются? — спросил его Ромка и погрозил фонтану пальцем.
— Да не плюются они, — сказал Шур, — это просто болтуны.
— Почему?
— Они же сейчас что-то говорят нам и воду льют. Потоки. Значит, лишние, ненужные слова говорят.
— Точно, болтуны, — заулыбался Ромка.
Шур начал опять думать о своём. Он чувствовал, что все эти слова девушки в летящем платье — ещё не главное. Это только введение в то, что будет впереди.
— Сейчас мы находимся с вами в сквере на площади
И Шур подумал: «Вот оно, начинается главное». Вдруг он увидел, как пожилой мужчина с другого теплохода, тоже участник войны, с наградами, положил цветы к подножью… нет, не памятника, не к Вечному огню, до которого они ещё не дошли, а к подножью… ой… большого старого дерева.
— Это вы — ему? — широко открыв глаза, тихонько спросил Шур.
— Ему, — просто и естественно ответил мужчина, будто в этом не было ничего особенного. Потом добавил: — Здравствуй, дружище, — и похлопал рукой по толстенному шершавому стволу.
И тут Шур увидел, что у этого дерева лежало много цветов. Прямо на стволе (как держатся?) и на земле. Нет, не на земле, а на мраморе. Коричнево-красный мрамор (а может, гранит?) с пёстрыми крапинами квадратом охватывал кряжистую ножищу этого старого дерева. Почему ему такой почёт и уважение? Шур первый раз в жизни увидел, чтобы люди дерево мрамором окружали и приносили ему цветы. И прочитал тут же на мраморе: «Тополь этот пронёс жизнь сквозь битву великую».
Так вот в чём дело! Он жил во время войны. Он видел всё, что творилось тогда. Видел всю Сталинградскую битву. Сколько пуль в его тело вошло! Сколько осколков! А он выстоял! Сколько страшного пережил! И живой! Ах ты, дорогой мой!
Шур погладил ладонью ствол, шершавый, толстокорый. Ствол был тёплый, видно, солнце нагрело, но Шур представил, что это под корой бежит тополиная горячая кровь, которая помогла ему выжить в войну. Тополь, будто услышал Шуровы мысли, слегка шевельнул веткой и бросил ему с высоты листок. Шур поймал его на лету. Сказал ветке «спасибо» и сначала приложил листок к щеке, а потом осторожно, чтоб не помять, сунул в карман. Вынул из своего букета три астры и положил на мрамор.
— Елена Иванна, вы не помните это дерево?
— Нет, Шурик, не помню. Не до деревьев было тогда.
— А… как вы… сейчас себя чувствуете?
— Ничего, — спокойно сказала бабушка. — Наверно, если бы одна тут оказалась, не знаю, что было бы со мной. А когда столько людей хороших рядом… то… ничего. Выдерживаю… пока.
Глава 15. Это было — вон там!
Шур стоял около лавочки, где сидел пожилой мужчина и читал газету. Это был не турист, а видимо, житель Волгограда. Скорей всего пенсионер. Седой, в очках. Рядом с ним на лавочке лежала толстая коричневая трость.
Мужчина спокойно читал газету. Но когда заговорила Елена Ивановна, он вдруг глянул на неё поверх газеты и… тут же снова уткнулся в страницу. Но, видно, голос этой старой женщины мешал ему. Другие говорили, и это его не беспокоило, а тут он снова поднял голову и уже внимательно поглядел на Елену Ивановну. Шур это сразу заметил, бабушка — нет. Она продолжала говорить что-то Шуру. А мужчина с тростью смотрел на неё.
Когда Елена Ивановна замолчала, до Шура долетел
— Сын Долорес Ибаррури — Рубен Ибаррури — Герой Советского Союза пал в боях за Сталинград в начале сентября. Он был командиром пулемётного взвода. И почти каждый год Долорес приезжала к нам и в день его смерти приходила сюда. Вот сюда, на то самое место, где сейчас стоим мы. Она приходила рано-рано утром, совсем на рассвете, когда здесь не было людей, потому что город ещё спал. Ей хотелось побыть с сыном наедине, хотелось, чтоб никто не мешал их горькому, грустному свиданию.
Каждый раз Долорес приносила сыну алые гвоздики. Эти цветы очень любил её Рубен. Она становилась на колени и разбирала гвоздики на три равные части, потому что в этой братской могиле лежит ещё, кроме её испанца, русский лётчик Каменьщиков и артиллерист татарин Фаттяхутдинов.
«Долорес Ибаррури! Да это же Пасионария, знаменитая испанская коммунистка! — сообразил Шур. — Значит, её сын воевал с фашистами у нас?! С нашими бойцами?!»
Шур протиснулся меж туристами поближе к девушке-гиду. Первое, что он увидел, это алые гвоздики. Они костром пылали у подножия памятника. Гвоздики свежие, видно, только что купленные у причала.
На плоском строгом памятнике — горельеф коленопреклонённого человека, над которым развевается знамя. А сзади памятника — семья ёлочек-подростков. Будто сторожат братскую могилу.
Туристы стояли молча, уважительно ожидая, что ещё расскажет им девушка-гид, похожая на школьницу.
Даже Ромка, который вечно куда-то нёсся, вертелся, ёрзал, и тот стоял, никуда не торопился. Через две головы от Ромки быстро хлопали ресницами Фанерины угольные глаза. И только не было голубоглазой, белокурой головки… Где она? Это больно кольнуло Шура, но… как-то необычно скоро забылось. Ведь все двинулись к Вечному огню, который был недалеко.
Шур с удивлением увидел, что рядом с их туристической группой идёт и смотрит на Елену Ивановну тот самый мужчина в очках, который сидел на лавочке и читал газету. Идёт, прихрамывая и опираясь на коричневую палку. А бабушка на него не обращает никакого внимания. Она напряжённо глядит туда, где пылает Вечный огонь. Лицо у неё тревожное, серьёзное. Рядом с ней всё время Никита Никитич. Он не напоминает о себе, просто шагает рядом. И всё.
Шур знает, что у деда в кармане небольшой пузырёк с успокоительной жидкостью, который дала ему врач, работающая на теплоходе, для Елены Ивановны. Это лекарство, возможно, не понадобится совсем. Но… кто знает, что может случиться с пожилым больным человеком, когда он встречается со своей боевой юностью?
Шур сказал деду про мужчину в очках. Чего это он к их группе пристал? И что ему далась Елена Ивановна? Девушка-гид остановила группу, сказав:
— Посмотрим смену караула у Вечного огня.
Топ-топ-топ… Сразу стали слышны чёткие, торжественные шаги где-то слева. Все туда повернули головы. Все, кроме мужчины в очках, который продолжал смотреть на Елену Ивановну. Но Шур этого уже не заметил, потому что… потому что…
Все трое одновременно, Шур, Ромка и Фанера, будто притянутые сильным магнитом, оказались вдруг в первом ряду туристов, чтобы лучше всё видеть. Караул-то у Вечного огня оказался ребячий.