Голубая роза
Шрифт:
Маленькая глава без начала и конца. Убийца
…Скажут, можно было ее не убивать. Разве можно было?
Да ни в коем случае. Договориться? Да как же с ней договоришься?!
Она же все решила и точно знала, чего хотела.
И разрушила бы мою жизнь безжалостно. А ее при этом не считали бы убийцей. Значит, испортить жизнь незнакомому или едва знакомому человеку можно совершенно безнаказанно, а убить нельзя? Если бы она еще взяла нормальный тон, а не говорила бы так нагло, не выдвигала бы эти свои требования… Не любовалась бы собой и своей властью надо мной…
Нет! Все было правильно. Пусть ищут.
Главное – не нервничать и ничем себя не выдать.
Не интересоваться расследованием больше, чем надо. И молчать. Наверное, это потом пройдет – эти неприятные чувства, и страх, и эти сны. Знать бы, что так трудно быть убийцей – я бы… что? Вот то-то же! Случись все снова – все равно пришлось бы убить.
Замкнутый круг.
Снова сказать ей: «Посмотри вон в то окно, да нет, вон в то… видишь?» – и набросить чулок на шею. Оказывается, совсем не трудно задушить человека.
Конечно, она меня не боялась, ничего такого не ожидала…
Дурочка… Сама виновата. А вовсе не я.
Глава 7. Подозреваемая
Когда дверь квартиры открылась, Кемаль понял, что до этого момента у него была надежда. Что «кто-нибудь» – это мать, или сестра, или отец, или… При виде стоявшего в прихожей мужчины он удивился своему разочарованию. Надежды больше не оставалось: это явно не был ее отец, хотя… может быть, брат-адвокат?
– Доктор Октай Гюльолу, – с улыбкой представился мужчина. – Проходите, пожалуйста. Айше предупредила, что вы зайдете. Она будет с минуты на минуту.
Доктор… И другая фамилия. Значит, жених. Судя по всему, ему как раз по карману бриллианты в платине. И надо признать: этот доктор очень приятен, да что там приятен – просто необыкновенно хорош.
Американская улыбка – как с рекламы. Такой мог бы рекламировать что угодно: от зубной пасты и крема для бритья до надежности банка. От него так и веет благополучием и доброжелательностью, небось все пациентки от него без ума.
Все эти размышления и наблюдения не помешали Кемалю представиться и сказать несколько ничего не значащих фраз. Доктор Октай был одет по-домашнему – не то спортивный, не то просто костюм, но явно дорогой и новый; он был чисто выбрит и благоухал каким-то очень эффектным одеколоном. И вел себя как гостеприимный хозяин, который, однако, понимает, что гость пришел по делу, а потому не навязывает своего внимания и держит дистанцию.
Что-что, а держать дистанцию Октай умел. Сначала это получалось у него инстинктивно, потому что он слишком часто чувствовал свое внешнее и интеллектуальное превосходство и выдавал его, но со временем научился лучше контролировать себя и стал вовсю пользоваться своим умением держать собеседника на почтительном расстоянии. Иначе и нельзя вести себя с пациентами и неподходящими, но приличными дамами вроде Сибел. Этому полицейскому он сразу отвел место пациента – причем бесплатного, из государственной больницы.
– Сюда, пожалуйста, располагайтесь, – сказал он таким тоном,
– Благодарю вас, – Кемаль оценил его тон и сменил свой на более официальный. Ничего, он тоже умеет играть в эти игры и сможет дать понять этому супермену, кто хозяин положения. Но стоит ли делать это сейчас? Кемаль на секунду почувствовал себя мальчишкой-школьником, которому на баскетбольной площадке в присутствии самой красивой в классе и в мире девочки сказали, что он мазила и лучше бы ему не лезть на поле. Обидно.
Но, улыбнувшись про себя, он тут же подумал, что эти подростковые комплексы пришли ему на ум не сами по себе, а из-за поведения любезного хозяина. Похоже, это он собирается предложить Кемалю какое-то очень замаскированное соревнование. Зачем? Соперничество? В связи с убийством или… из-за Айше? Но почему? Что могла сказать женщина своему жениху (или другу? или любовнику?) о визите Кемаля такого, что породило бы это желание посоревноваться? Или это его обычная манера, и он, несмотря на импозантную внешность настоящего мужчины, в душе не взрослый, зрелый человек, а подросток?
Кемалю всегда казалось, что у каждого есть свой внутренний, психологический возраст, которому человек соответствует – вопреки возрасту реальному. Один себя уже в молодости ведет как человек средних лет, другой в сорок ухитряется оставаться тинэйджером, третий в двадцать пять рассуждает как глубокий старик… Он был лично знаком с семидесятилетней старушкой, кокетничавшей, как семнадцатилетняя.
Войдя в гостиную, Кемаль изумленно замер и забыл все свои рассуждения и даже мысли о расследуемом преступлении.
Такой комнаты он никогда не видел, хотя не сразу понял, что ничего особенного в ней нет. Точнее, по отдельности все предметы в ней были обыкновенны, но, взятые вместе, они производили удивительное впечатление. Наибольшее место в гостиной занимал вид из окна – если такое определение вообще допустимо для вида из окна. Но казалось, что он действительно часть гостиной. Голубизна и синева моря и неба почти сливались с короткими, висящими под самым потолком занавесками странного, не поддающегося описанию сине-голубого цвета.
Окно занимало почти всю стену, а по бокам те же странные занавески были длинными, и было видно, что они не однотонные, а какие-то переливающиеся и очень тонкие, почти прозрачные. Стены и мягкая мебель тоже были голубыми, а на низком столике перед диваном стоял пышный букет искусственных бело-голубых роз. На одной стене царила огромная квадратная картина. Кемаль не разбирался в живописи и не мог бы сказать, абстракция это, или импрессионизм, или постмодернизм, но, вглядевшись в непонятные (наверное, у интеллектуалов это называется «причудливые»?) переплетения линий и пятна красок, понял, что это несколько вычурных голубых цветов, похожих на розы, на черном фоне. В углу неярко светила большая настольная лампа: голубоватый абажур держала очень красивая обнаженная женщина из белоснежного фарфора, распущенные фарфоровые волосы изящными волнами спускались почти до пят. Ковер на полу был с современным асимметричным рисунком и очень подходил по цвету ко всей обстановке, включая вид из окна.