Голубое поместье
Шрифт:
17
Карандаш выпал из рук. Том ощущал озноб. Боже милостивый, что это такое? Что же он пишет?
Том отодвинул назад кресло, заскрипевшее по паркету, встал и попятился от стола. Ему хотелось уйти из комнаты — только чтобы оказаться подальше от слов, просыпавшихся на белую бумагу, от страниц, плотно исписанных его мелким искусным почерком.
— Как насчет ленча? — Кейт заглянула в дверь, ясноглазая и дружелюбная. Он тупо уставился на нее.
— Что? Нет. Я ничего не хочу.
— Тебе все еще
Том отступил к окну.
— Со мной все в порядке, надо бы подышать свежим воздухом… пройтись.
Том пытался справиться с дверной задвижкой. От Кейт пахло духами — сандалом или чем-то похожим. Но он не мог взглянуть ей в глаза. Он хотел, чтобы она ушла, предоставив ему возможность в одиночестве справиться с собственными мыслями, с его произведением.
Он отдернул пальцы от ее рук, когда она невозмутимо забрала у него ключ и открыла дверь.
— Значит, ты в норме, так? Как насчет того, чтобы поплавать? Охладиться? — В голосе ее звучала доброта, но слова были немыслимы… невозможны, как и все только что написанное.
— Нет! Я не хочу плавать. — Я не хочу даже подходить к этому озеру! — подумал он. Никогда.
— Том, что с тобой, что случилось? — Он сделал ей больно, это было видно по ее глазам, по тому, как ее рука тянулась к нему, словно физическое прикосновение могло вернуть его в нормальное состояние.
— А знаешь, появился Бирн, — объявил он поспешно. — Мне нужно порасспросить его кое о чем. — И прежде чем Кейт успела что-то сказать, он направился по лужайке к саду. На полпути Том вспомнил, что оставил свое сочинение открытым на столе. Кейт могла прочитать это. В панике он поспешил назад к дому.
Стол со стопкой бумаг стоял в дверном проеме, и возле него никого не было.
Бирн видел, как Том почти бегом вылетел из дома — в какой-то лихорадке, далекой от обычной сдержанности. Потом молодой человек внезапно остановился и вернулся в дом, лишь усугубив тем самым впечатление общего смятения.
Бирн сел возле яблони и принялся ждать. Можно было не сомневаться: через несколько мгновений Том появился из дверей и направился к нему, на этот раз не столь торопливо.
— Я кое о чем хочу спросить вас. Как непредвзятого свидетеля, — выпалил он едва слышным голосом. Том опустился на траву возле Бирна в тени старой яблони. Бирн молча следил за молодым человеком.
У Тома слова были уже наготове. Должно быть, он продумал их, направляясь от дома, решил Бирн.
Том начал:
— Мне кажется… мое сочинение поворачивается в несколько непредвиденном направлении. Сюжет, безусловно, основывается не на фактах, но он затрагивает историю этой семьи, людей, которые действительно жили и еще живут здесь… Я боюсь пробудить такое, что лучше бы не тревожить. Да и вообще, что получится, если вскроется какая-нибудь старая тайна?
Бирн глубоко вздохнул. Судя по его собственному опыту, от прошлого следовало бежать — подальше и побыстрее. Но он почему-то сомневался в том, что Том мог заинтересоваться его прошлым. Молодому человеку докучали собственные наваждения.
Том еще юн, нахален и хищен. Он ничего не знает.
— Если вы придумываете повествование, проблем нет. Нужно лишь постараться, чтобы имена не совпадали. Но вас, наверное, беспокоит то, что в вашем сочинении может оказаться правдой, так? Вы полагаете, что открываете реальные события?
Бирн помедлил, изучая лицо Тома. Молодой человек рассчитывал приблизительно на такой ответ. Он даже кивал, как бы подтверждая.
— Но вы должны понимать, что скорее всего ошибаетесь.
— Я этого не ощущаю.
— Интуиция писателя? — Шутка, но Том находился в неподходящем настроении и не отреагировал на укол.
— Быть может… но вы должны были уже заметить это. Семью эту нельзя считать счастливой. Здесь что-то не так. Продолжив свое «выдуманное повествование», я погружусь еще глубже. Что я могу там отыскать?
Бирн взглянул на дом. Странно уместный посреди деревьев, при всей своей непропорциональности, он казался каким-то особенно напряженным, ожидающим ответа.
Бирн ответил:
— По собственному опыту могу сказать: зло или грех (если для вас приемлемы подобные термины) никогда не исчезает. Настает день, когда они выныривают на поверхность, и чем тщательнее скрывали их, тем тяжелее будет рана. — Дом заставлял его говорить правду, он не допускал уклончивости. Дом рассчитывал на его честность.
— Ну а если в историю замешаны и невиновные? Что, если-пострадают ни в чем не согрешившие люди?
Бирн притих. Он больше не ощущал в себе силы смотреть на дом, взгляд его обратился к небу, к лиственному узору, вырисовывавшемуся над головой на раскаленной синеве неба.
— Никто никогда не утверждал, что жизнь — честная штука. Но я знаю одну вещь: зло нельзя спрятать. Оно может нырнуть в землю, как бы задремать, но однажды оно проголодается. И тогда оно вынырнет, один только Бог, в которого ты веришь, может утешить тебя.
Слова прозвучали сурово. И Том посмотрел на Бирна так, словно увидел его впервые.
— Но я не знаю, так ли это было на самом деле, — проговорил Том. — Я не знаю, основывается ли мое сочинение на реальности или же его породил какой-то жуткий вывих моей психики.
— Пишите все, — вдруг сказал Бирн. — Если призраки живы, их следует изгнать. И какая разница, кто их породил — вы или здешние хозяева. Побеждая, они нуждаются в самовыражении. Продолжайте свою книгу, Том Крэбтри. Найдите, где залегло зло. — Бирн усмехнулся. — Вы всегда сможете сжечь написанное. Бумага всегда останется бумагой.