Голубое Сало

Сорокин Владимир Георгиевич

– Верю, Иосиф.

– Bon. Тогда собирайся.

Сталин подошел к телефону, снял трубку:

– Кремль. Квартиру Сталина. К телефону подошел Сисул:

– Алэ?

– Сисул, где наши?

– Зыдыраствуете, хозяин. Дэти в школа, Надэжда спит дома.

– Пошли за детьми срочно.

– Здэлать, хозяин.

– Надю разбуди, скажи ей: «Баран».

– Как – баран, хозяин? Какой баран?

– Просто – баран. Она знает какой. И пусть к двенадцати все будут готовы.

– Здэлать, хозяин.

Сталин положил трубку, подошел к

своей, лежащей на кровати, одежде, скинул халат и стал быстро одеваться.

– Какой изумительный цвет… – Хрущев склонился над чемоданчиком. – Цвет четвертого начала термодинамики…

– Ты не романтик. Это цвет другого .

– Для меня другое – это новое.

– Новое – это новое. А другое , mon cher, это – другое . Сталин застегнул сорочку, сел, стал натягивать длинные черно-красные носки.

– 16 лет… – Хрущев подошел к погасшему камину, зябко обнял себя за плечи.

– Шла эта посылка?

– Да. Почта времени, наверно, самая долгая. И самая дорогая…

– Помнишь, как мы с тобой читали их кожаную книгу?

– У тебя на «ближней»? В бане? В ванной комнате?

– Ты предлагал накрыться одеялом и читать при свете фонарика. Великий конспиратор!

– Я тогда задушил охранника…

– Который вошел не вовремя? – Сталин встал, натягивая узкие брюки.

– Как сейчас помню его молодой кадык… – Хрущев устало провел рукой по лицу. – Знаешь… скажу тебе честно. Я никогда не верил, что это все – правда. Я думал, это какая-то громадная фальшивка… ловушка. Но логики ее не мог понять. И кому это выгодно – тоже не понимал. Немцам? Американцам? Японцам?

– А я верил с самого начала. Как только увидел этого рогатого мальчика, – Сталин надел жилет, подошел к туалетному столику с овальным зеркалом, взял свое ожерелье с изумрудом и стал надевать себе на шею.

– Позволь, ангел мой… – Хрущев подошел к нему, застегнул ожерелье и аккуратно расправил вокруг воротника сорочки.

Лица двух друзей отразились в сорока двух гранях изумруда.

– Tu ne peut pas t'imaginer combien tu m'est cher, mon ami, – проговорил Сталин, глядя в зеркало.

– Un ermite comme moi aime a entendre de telles choses, – Хрущев медленно поцеловал белое шелковое плечо вождя.

За время пребывания у власти Сталин только дважды пользовался своим секретным аэродромом: 22 июня 1941 года, когда вылетал в Пекин для заключения военного альянса против Германии, и 6 января 1946 года, сразу после совместного советско-германского атомного удара по Англии. В то морозное январское утро Сталин пролетел над испепеленным Лондоном, чтобы лично убедиться в наступлении атомной эры, так как до последнего не верил в мощь нового оружия.

В подземном аэродроме «Раменки», расположенном неподалеку от Воробьевых гор, в любое время суток стояли наготове два самолета вождя – основной и запасной.

Охрана, технические службы аэродрома и экипаж подчинялись лично Сталину.

В 13.20 на унылом пустыре в районе Мичуринского проспекта земля с полусгнившими бараками и хилыми деревцами разошлась, четырехмоторный ИЛ-18 вылетел из громадного бетонного зева и взял курс на запад, следуя секретному плану «Баран».

В самолете помимо экипажа, Сталина и Хрущева находились: Надежда Аллилуева, Веста, Василий и Яков Сталины, Сисул, Аджуба и четверо ниндзя из охраны Хрущева.

Главный салон, обтянутый кремовой лайкой и отделанный карельской березой, был просторным и уютным. Солнце ярко светило слева в иллюминаторы, дробилось в хрустальных графинах с напитками, сияло на шарах и позолоченных лунках бильярда, в украшениях женщин, радужно-торжественно сверкало в гранатово-бриллиантовом аграфе, украшающем темно-синий бархатный берет Хрущева, и в рубиновом набалдашнике платиновой трости Сталина.

Под монотонное гудение моторов Василий и Яков быстро задремали. Хрущев пил виски «Chivas Regal», поглядывая в иллюминатор. Сталин курил неизменную «Гавану». Надежда читала журнал «Новый мир». Веста вязала шерстяную «трубу» для левретки, спящей у нее на коленях.

– Пределы… пределы… – пробормотал граф, откидываясь на спинку кресла и трогая пальцем лед в стакане с виски. – Слишком большая страна у нас, Иосиф.

– Это достоинство, а не недостаток, – Сталин пускал дым в полукруглый потолок.

– Вот уж не знаю… – вздохнул граф. – «От мысли до мысли тыщу верст скакать». Вяземский был прав.

– В его времена не было авиации. И атомного оружия, – Сталин нажал кнопку в подлокотнике кресла.

Бесшумно вошел Сисул. Сталин показал ему тростью на графин с абрикосовым ликером, и узкая рюмка с густой яркой жидкостью оказалась в левой руке вождя.

– Переизбыток пространства порождает проблемы, – зевнул Хрущев.

– Проблемы порождаются не пространством, а людьми. Ими же и разрешаются, – отпил из рюмки Сталин.

– И это разрешение затягивается на десятилетия,

– При слабой власти, mon cher.

– Странно… – вздохнула Надежда, прерывая чтение.

– Что, радость моя? – спросил Сталин.

– Какие-то странные вещи печатают нынче наши литературные журналы.

– Ты находишь?

– Вот, например, новая пьеса Симонова. Очень странная. Я бы не пошла на такую.

– Ну… театр не должен стоять на месте. Это живой жанр, – заметил Сталин. – Я, например, не понимаю Ионеско. Но его любят миллионы. С этим надо считаться. Симонов тоже очень популярен.

– Наверно я сильно поглупела за последние годы. Для меня лучше Чехова в театре нет ничего.

– Ты у нас, мамочка, умнее всех, – не отрываясь от вязания, сказала Веста.

– Сомневаюсь… – с улыбкой вздохнула Надежда. – Жена вождя не понимает современной драматургии. Quelle horreur…

– А что за пьеса? – повернул к ней свое тяжелое носатое лицо Хрущев.