Голубой берег
Шрифт:
— Это бедный пастух, он у твоего отца работает.
— А, а, — говорит Лайли-Ханум, — ну ладно. Пойди к нему и скажи, пусть приходит завтра ко мне. Отец и мать уезжают, я одна дома буду…
Пастух рано утром пришел; она его вымыла, одела: очень хороший халат дала.
Саблю дала. Слышит — отец идет. Она его спрягала в сундук.
Сама села на сундук и сидит. Приходит отец, много гостей приходит, все садятся, едят, пьют. И ее подавать заставили. Заперла она сундук замком, чтобы кто-нибудь не открыл его, чтобы пастуха не увидали.
Ну,
Вдруг Карабек оборвал рассказ и прислушался. Впереди послышался говор, стук копыт, и вдали показались два верховых; одну лошадь они вели на поводу.
Когда подъехали ближе, к нашему удивлению, всадниками оказались мулла Шарап и Барон. Барон вел в поводу серую кобылу.
— А-а-а! — закричал Шарап.
— Саламат, — махнул я рукой. — Что всех вьючных лошадей собрали в Карамуке?
— Все, все! — закричал Шарап. — Там все лошади собрались, тебя ждут в Каратегин ехать. Только ждать надо. На перевале дороги нет.
— А утром?
— Теперь там утром тоже дороги нет.
— Кобылу где взяли? — спросил Карабек.
Тот замялся.
— Это Барона кобыла, — ответил он.
— А ты, Барон, где взял?
— Мы купили.
— А он говорит, что твоя.
— Наша, наша! — закричал Барон и свернул в глубокий снег, давая дорогу.
Мы проехали.
— Ну, а потом? — спросил я Карабека.
— Потом продаст кобылу, жеребенка себе оставит…
— Нет, что потом сделал отец Лайли-Ханум?
— А-а, он открыл сундук, увидал пастуха. Сначала рассердился, а потом через час согласился, чтобы они женились.
Тут Джалиль Гош кивнул на Саида и сказал:
— У Саида тоже так. Он Сабиру любит. Барон Сабиру не даст Саиду. Саид тоже пел Лайли-Ханум Сабире. Я знаю. Барон Сабиру продал. Я сегодня слышал. Теперь Сабира в Каратегин едет с Туюгуном. Он в кишлаке Дувана живет. Мимо ехать будем. В гости заедем.
Мы даже остановились от неожиданности. Несомненно, Джалиль не выдумывал. Но, как это могло случиться: Сабира, значит, была в Дераут-Кургане, когда и мы там были?!
— Скажи, Джалиль, Туюгун уже увез Сабиру?
— Ты же видишь, Барон с лошадьми проехал. Он посекретно ехал, на дороге, чтобы в Дераут-Кургане вы не знали. Он лошадей взял, пять тысяч взял. Теперь они далеко. Может быть, по другой дороге поехали…
Я взглянул на пастуха. В его глазах стояли слезы. И он молча отвернулся, сжав поводья в кулаки. Мы тоже обернулись вслед удалявшемуся Барону и Шарапу. Хотелось догнать их, остановить, что-то предпринять для спасения Сабиры, как будто она была спрятана у них в мешке. Я вспомнил эту славную девушку, ее песни в кибитке Шамши, ночную суматоху, смех. Теперь какой-то Туюгун грубо тащил ее куда-то, как вещь…
— Пора
И он опять уехал вперед.
Остальной караван тоже напирал сзади, сгрудился. Отдельные кони сошли с тропинки, вылезли вперед, подхлестываемые плетками.
— Вперед! — кричали киргизы.
Я тоже понимал, что нужно было спешить: это было бегство от солнца. Все зависело от очень короткого промежутка времени: либо нам удастся проскочить по ту сторону тор либо все пропало: и ячмень, и возвращение вовремя назад с пшеницей, и посевная…
— Джалиль! — закричал Саид. — Может быть, мы их еще впереди с Сабирой догоним?
— Они утром ехали, дорога еще была.
— Сделаем дорогу, Джалиль, а?
— Посмотрим, — ответил уклончиво Джалиль Гош.
Сзади напирал караван.
— Вперед! Вперед! — кричали киргизы и хлестали плетками лошадей, они оглядывались назад: солнце, однако, шло быстрее лошадей: оно неумолимо поднималось уже над нами. Это сулило большие неприятности впереди.
БОЛЬШАЯ ИНСОЛЯЦИЯ
Солнце вылезло из-за гор и разогрело снег: лошади начали проваливаться на снежной дорожке.
— Плохая дорога, очень плохая, ночью надо ехать.
Лошади проваливались по живот в снег, с трудом выбиваясь на дорожку.
— Поедем по речке, — сказал Джалиль Гош и свернул лошадь влево в снег, к речке, находившейся в двадцати метрах от нас.
Эти двадцать метров мы ехали полчаса. Мы спешились и лошадям пробивали дорогу в снегу.
Река ревела и пенилась. В некоторых местах она представляла собой сплошной водопад. Временами мы переезжали с берега на берег, что было очень опасно и каждый раз требовало очень больших усилий.
Лошади были очень сильно перегружена продуктами и устали.
В кишлаке Джикинды мы должны были их покормить. Вскоре мы подъехали к этому кишлаку.
Здесь было много растительности и гораздо теплее.
В кишлаке, у кибитки, где помещалась канцелярия ТОЗ, ржали лошади. Сидели кучками киргизы на корточках и оживленно разговаривали.
— А-а-а! — закричали они, встречая нас, помогая спешиться, поддерживая нас под локти.
Саид принял лошадей.
Приветствия «A-а-а!» имеет несколько оттенков.
Их можно передать так:
— А-а… — это кислая мина; или А-а… — здравствуй, здравствуй, очень рад тебе! — А-а… равнодушно: приехал, значит; или— А-а… сколько лет, сколько зим! Я не верю своим глазам, неужели это ты? — если кто против тебя, то я твой друг, или — А-а, в восторге, — не может быть, наконец-то! Хвала аллаху, я так рад, так рад! — я твой раб, повелевай! — А-а! — в безумном счастье, — я захлебываюсь от восторга при визе тебя!..
Какое было на этот раз «А-а»? Мне показалось, что оно было немного насмешливое.