Голубые цветочки
Шрифт:
— Да нисколько! — спокойно ответил герцог. — Доказательства непременно где-нибудь да существуют, остается лишь найти их.
— Прекрасный ответ, — усмехнулся аббат Рифент. — Господин герцог, надеюсь, не прогневается, если мы сочтем, что он уклонился от разъяснений.
— Рифент, — сказал монсеньор Биротон, — вы его посрамили.
— Жоакен, — сказала герцогиня, — ты напрасно уперся: где уж тебе вести богословский диспут с аббатом! У тебя кишка тонка.
— Да, я бы, например, не рискнул, — подтвердил виконт тоном заправского остроумца.
— Черт
От китайского кофейного сервиза эпохи Минг осталась лишь фарфоровая пыль, а от бутылок и стаканов — стеклянная. Герцог стоя оглядел сверху вниз присутствующих особ и враждебно вопросил их:
— Вы, сволочи, уж не биржуа ли какие-нибудь, что так измываетесь надо мной? Я гляжу, эти чертовы кюре вообразили, будто им все дозволено. Не знаю, что меня удерживает от того, чтобы задать трепку этим долгополым.
— Жоакен! — вскричала герцогиня, — ты просто темный феодал!
— А ты, милочка, заслуживаешь хорошей порки!
И герцог хватает герцогиню за руку. Руссула сопротивляется. Герцог хватает ее за другую. Руссула вырывается. Герцог тащит ее к чулану, где хранятся плетки. Лакей собирает осколки фарфора и стекла. Монсеньор Биротон и аббат Рифент удаляются с оскорбленным видом. Герцог все так же упорно тащит свою супругу, которая все так же энергично тормозит; ее каблуки высекают искры из булыжников.
Виконт де Прикармань решает вмешаться.
— Господин герцог, — говорит он голосом таким же упавшим, как китайский фарфор, — при всем моем почтении к вам…
— Как ты смеешь лезть в мои дела, олух? — в ярости кричит герцог.
Выпустив герцогиню, которая шлепнулась задом оземь, он влепил виконту такую пощечину, что тот пошатнулся. Виконт, скорее инстинктивно, нежели от храбрости, выхватил шпагу. Герцог обнажил свою, и вот уже Прикармань распростерт на земле, продырявленный насквозь и совершенно мертвый. Герцогиня с горестными воплями бросается на его труп. Герцог вытирает шпагу о юбку Руссулы и вкладывает сие смертоносное оружие в ножны. Затем он изучает сложившуюся ситуацию.
А вот и еще кто-то робко приближается к нему, чтобы изучить ту же ситуацию.
— Вы убили его, — шепчет Пешедраль.
В руке у него узелок с пожитками, он уже собрался домой, к маме.
— Он и вправду умер? — спрашивает Пешедраль.
— Если до сих пор не умер, то теперь-то уж точно помрет, — отвечает герцог, — эта дама его наверняка задушит.
Герцогиня по-прежнему вопит во все горло. Наконец она возглашает:
— Он умер! Он умер!
— Ну вот, — говорит герцог Пешедралю, — теперь ты проинформирован.
— Значит, я стал виконтом де Прикармань? — спрашивает Пешедраль.
— А ведь верно! — восхищенно говорит герцог.
— Вот здорово!
На вопли герцогини сбежались кюре и прислуга.
— Господи! — воскликнул монсеньор Биротон. — Ну, с вами не соскучишься!
— Насколько я понимаю, имела место дуэль, — сказал аббат Рифент.
— Вне
— Убить человека на дуэли — немалый грех, — сказал аббат Рифент, — но все же куда меньший, нежели неверие в христианский календарь.
— Господин герцог, — заявил епископ in partibus Сарселлополисейский, — вы должны покаяться в содеянном и пожертвовать церкви значительную сумму денег за ваши преадамитские убеждения.
— Как видите, — сказал аббат Рифент, — суд Божий куда более суров, нежели суд людской, который простит вам сей грех.
— Сомневаюсь, — ответил герцог д’Ож, — и, по здравом размышлении, предпочитаю убраться подальше, может быть, даже и за границу. Я не желаю сидеть тут и дожидаться сержантов короля и милости помянутого короля. Закатали же моего превосходнейшего друга Донасьена [59] в Бастилию за какие-то пустяковые проделки. Мой бедный Донасьен среди бастильских стен! Каково я срифмовал, а?
59
Донасьен Альфонс Франсуа, маркиз де Сад (1740–1814) — французский писатель, был заключен в Бастилию за «развратные и жестокие нравы», описанные им в своих произведениях.
— Посредственно, — отозвался аббат Рифент.
Герцог тут же выхватил шпагу с твердым намерением пришить аббата не сходя с места; тот благоразумно описал сложную траекторию, дабы укрыться за спиной Онезифора, однако герцог сдержался и вложил шпагу в ножны.
— Утешьте Руссулу, — велел он обоим священникам. — Я, так и быть, не стану ее пороть, хотя рука у меня так и чешется наподдать ей как следует. Итак, прощайте, господа.
— А Генеральные Штаты? — спросил монсеньор Биротон. — Разве вы не собираетесь присутствовать на их заседаниях?
— Вздор! Сейчас меня больше интересует моя свобода.
И он обратился к Пешедралю:
— Иди седлай Сфена и Стефа, виконт, я беру тебя с собой. Вот тебе случай повидать дальние края.
— Тысячу раз благодарю вас, господин герцог, но эти говорящие лошади…
— Надеюсь, ты не собираешься затыкать рот Демосфену?
— Я не уверен…
Герцог повернул Пешедраля спиной к себе и метким пинком послал его прямо в цель.
Описав грациознейшую параболу, но так и не выпустив узелка из рук, Пешедраль приземлился у ворот конюшни.
Когда герцог несколько минут спустя вернулся с вещами, все было готово. Они тотчас отбыли.
Терраса опустела. Герцогиня исчезла, исчез и усопший Пострадаль. У подножия лестницы монсеньор Биротон и аббат Рифент ожидали сеньора замка. Они весьма почтительно поклонились ему.
— Вы хорошенько все обдумали, мессир? — спросил монсеньор Биротон. — Не слишком ли опрометчиво вы поступаете?
— И потом, вы не сможете присутствовать на заседаниях Генеральных Штатов, — добавил аббат Рифент.