Голубые цветочки
Шрифт:
— Не знаю, — ответил Сидролен бесстрастно, — понятия не имею.
— Но ведь должна же быть какая-то причина! — не унималась Лали.
— Надеюсь, вы не верите тому, что там написано? Я не убийца. И не ублюдок. Ничего похожего. Ничем не провинился. И все же мне пришлось два года отсидеть в КПЗ. А потом они признали, что я невиновен. Я думал, на том дело и кончится. Но не тут-то было, теперь вот появился этот тип со своей мазней, как я выражаюсь, или со своими гадостями, как вы выражаетесь… Надо сказать, мне нравится малярничать, а поскольку дел у меня немного, я этим и занимаюсь помаленьку.
— И вам не интересно узнать, что он из себя представляет, этот тип?
— Ничуть.
— И все-таки вы должны были бы поинтересоваться.
Сидролен делает вид, будто глубоко размышляет, потом, выдержав долгую паузу, спрашивает:
— Значит, вам хочется, чтобы я провел ночь на улице?
— Похоже, что тот тип трахался на кушетке и каждый раз трахался башкой об спинку, — замечает Лали.
— В общем, идеи у вас неплохие.
Сидролен встал и пошел за одеялом. Он прихватил с собой также бутылку рома, электрический фонарик и палку от метлы — единственное оружие, которое имел в своем распоряжении, если не считать опасно заточенных кухонных ножей.
Снарядившись таким образом, он спрятался, следуя указаниям Лали.
И крикнул ей:
— Гасите свет на палубе!
Что она и сделала.
Сидролен знал один подходящий уголок для засады — там он и расположился, закутавшись в одеяло. Выпил глоток рома и не замедлил крепко уснуть.
Пешедраль подскочил от испуга, когда Сфен шепнул ему на ухо:
— Хозяин идет!
Новоиспеченный виконт де Прикармань дремал под сенью пышнолиственного древа, а рядом с ним оба коня выискивали лакомые травки и прекраснейшим образом стерегли самих себя. Герцог же несколько часов как растворился в природе; теперь он внезапно материализовался, держа в поводу одолженного у трактирщика мула, нагруженного тяжкой поклажей.
— Ну вот, дело сделано! — крикнул герцог еще издали.
— Вы закончили? — учтиво спросил Пешедраль, когда его господин подошел поближе.
— Все, дело в шляпе. Завтра отправляемся в Монтиньяк. Тут один малый порассказал мне много интересного об этом местечке. А пока вернемся в Плазак!
И он сел на Сфена, на Стефа же сел Пешедраль, ведя за собою в поводу одолженного у трактирщика мула, нагруженного тяжкой поклажей.
Караван двигался быстро, и Сфен не был расположен к беседе. Под конец герцог даже удивился его неразговорчивости.
— Отчего это, славный мой Демо, — спросил он, — мы сегодня так молчаливы?
— Признаться откровенно, мессир, — ответил Сфен, — я немного скучаю по нашему замку и частенько думаю: когда ж завижу я родной конюшни стены, — мой отчий кров, любезный сердцу Сфена?!
— Увы! — отвечал герцог, — ничем не могу помочь твоей печали. У меня нет никакого желания отдать себя в руки королевской стражи, а кроме того, я еще не завершил свои работы в этом районе.
— Ну вот, так я и думал, — вздохнул Сфен, — что мы не скоро вернемся в родные пенаты.
— Ты явно страдаешь от ностальгии, — заметил Стеф, которого немногословие товарища подстегнуло к болтовне.
— Ностальгия? —
— Оно появилось в обиходе сравнительно недавно, — сказал Стеф наставительно. — И происходит от греческих слов «ностос», что означает «тоска», и «альгос», что на том же языке значит «возвращение». Следовательно, термин этот вполне приложим к твоему случаю.
— А к твоему случаю приложим термин «логоррея», — парировал Сфен.
— Логоррея? — удивился Стеф. — Это слово мне неизвестно.
— Еще бы! — сказал Сфен. — Я его только что придумал. Оно происходит от греческих слов «реос», то есть бессвязная речь, и…
— Ясно, ясно! — прервал его Стеф. — Я тебя понял.
— А ты уверен, что понял правильно? — хихикнул Сфен.
Тут кони принялись препираться, и перебранка их длилась до самого Плазака. В таверне «Золотое солнце», где герцог остановился под именем господина Эго [60] , сидел какой-то священник, осушая кружку за кружкой и беседуя с трактирщиком о политике. Оба целиком и полностью стояли за немедленные реформы, но обоих немного беспокоило превращение Генеральных Штатов в Учредительное Собрание и отставка Неккера.
60
Ego — я (лат.).
— Трактирщик! — крикнул господин Эго, входя в залу, где находились оба вышеописанных гражданина, — ты бы лучше приготовил ужин, чем вести диспуты о современной истории. Месье, — добавил он, обращаясь к священнику, — я вас не знаю.
И добавил, обращаясь к трактирщику:
— Я умираю от жажды, подай-ка холодного вина.
Как только хозяин нырнул в погреб, герцог воскликнул:
— Случайно ли вы здесь, аббат, или же шпионите за мной?
— Господин герцог…
— Месье Эго!
— Ах, вот как, вы желаете…
— Говорю вам, зовите меня месье Эго!
— Месье Эго, я привез вам хорошие новости.
— Сильно сомневаюсь, но это доказывает одно: ты обнаружил мое местонахождение. Какой дьявол тебе помог?
— О, я мог бы ответить вам, благочестиво солгав…
— Не трудись!
— …но я скажу вам правду: молодой Прикармань писал письма своей маме.
— Ах он бездельник! Ах он предатель! Да я ему уши с корнем выдерну!
— О, вы не имеете права наказывать его за сыновнюю любовь. Прошу вашего снисхождения и милости, как мы испросили у Его Величества снисхождения и милости для вас.
— Кто это «мы»?
— Монсеньор Биротон, который нынче заседает в Учредительном Собрании…
— Это еще что за Учредительная чертовщина?
— Так переименовали себя Генеральные Штаты. И ваше присутствие безотлагательно требуется в Париже. В рядах знати очень не хватает делегата от округа д’Ож, а кроме того, Его Величество желает простить вас лично: в конце концов вы всего-навсего защищали свою честь. Но при одном условии…
— Ах, при условии!
— Оно не столь уж обременительно: при условии, что вы займете свое место в Учредительном Собрании.