Голубые искры
Шрифт:
– Дура!
– зло огрызнулся мальчик и с силой отбросил цепляющую его руку. Он закинул за плечо ранец и гордо, ни на кого не глядя, прошел к выходу.
– Майоров, ты куда? Майоров, сядь на место!
– взывала Вера Федоровна.
В ответ громко хлопнула дверь класса. В напряженной тишине хлопок прозвучал как выстрел.
– Отелло, - вслед ему произнесла Одинцова.
– Продолжим занятия, - несколько отойдя от шока, произнесла учительница.
Но тут встал Генрих:
– Что есть "трахнул"?
– спросил он, строго глядя
– На сегодня занятия закончены. Можете идти по домам. Генрих, ты останься, сейчас приедет Зинина мама, мы обо всем поговорим.
А Зина, без головного убора, с развевающимися от ветерка волосами, в расстегнутой шубке, бесцельно шла, куда несли ноги. "Зачем же она прочла ее вслух, зачем же вслух-то, всему классу, прочла", - шептала она, глотая слезы.
Ноги привели ее к дому деда. Он открыл дверь и удивленно уставился в заплаканное лицо внучки. Еще больше удивило его то, что внучка без шапочки и в школьное время, без ранца с учебниками.
– Что случилось?
Внучка обняла его за шею и уткнулась лицом в грудь.
– Как я несчастна, деда, как я несчастна!
– слезы снова покатились по ее щекам.
– Успокойся, успокойся. Пойдем, выпьешь водички, - говорил Яков Петрович, гладя старческой рукой влажные волосы внучки. Зина скинула сапожки, шубку, кинулась на диван и уткнулась лицом в подушку.
– Зачем же она прочла ее вслух, зачем же она прочла ее всему классу, деда!
Дед принес теплого чаю с мятой, заставил выпить, поставил стакан на стол и сел возле изголовья девочки.
– А сейчас рассказывай. Все. И самого начала.
Внучка доверчиво рассказала деду о вчерашнем вечере с Генрихом, как ей было хорошо с ним, рассказала, как она попросила поцеловать ее и он ее поцеловал в щечку, рассказала о записке и как Генрих предал ее, послушно передав записку учительнице. А та прочла ее всему классу. И сейчас она самый, самый несчастный человек во всем мире, - и снова из глаз внучки покатились слезы.
– Все пройдет, моя хорошая, все пройдет.
– Рука деда успокаивающе гладила внучку по головке.
– А учительнице твоей мы намажем стул клеем, - улыбнулся старик.
– Это как клеем, деда? Расскажи.
– Я тебе лучше сказку расскажу, Хочешь?
– Расскажи, деда.
– Зина взяла жилистую руку и прижала ее к своей груди, к сердечку.
– В старом мощном лесу, тянущемся от моря до самой степи, жила фея. Целыми днями она бегала по лесу, играла с эльфами и мотыльками, танцевала под музыку кузнечиков и стрекоз, пила росу с соком фиалки, спала на кроватке из ландышей и была счастлива. Однажды, когда она пела в ветвях огромного бука, росшего на опушке, она услышала песни чабана, который пас овец в степи. Они были прекрасны, но у песен был печальный конец.
– Здравствуй!
– крикнула она. Чабан подошел к опушке и, найдя ее в ветвях бука, улыбнулся:
– Так вот ты какая! Ты красавица, знаешь ли это? Сойди, я тебя поцелую.
– Я не хочу, чтобы ты меня поцеловал.
– Каждая девушка хочет, чтобы ее целовали.
– Я не хочу.
– Сейчас - может быть. А завтра захочешь. Каждая девушка хочет, чтобы ее целовали.
– Ну, хорошо, я сойду.
– И она спрыгнула к нему на руки.
Он поцеловал ее в губы, и это было прекрасно. И она в ответ бессчетно целовала его. Дома она с радостью рассказала все матери, царице фей.
– Ты не пойдешь больше к чабану, девочка. Ты погубишь себя, если пойдешь. Ведь он человек! Я знаю, что из этого будет. Не ходи!
А фея вспоминала сладкие поцелуи чабана и едва слушала мать.
– Ты знаешь, я тоже хочу знать, - воскликнула она и ушла.
Чабан взял ее на руки, играл ее покрывалом из крыльев мотыльков и пел ей свои песни.
Так вот и жили. Пели и целовались. Целовались и пели.
День шел за днем, и когда привыкли они друг к другу, им стало скучно. Чабану хотелось свободы, ходить то туда, то сюда, а у феи, не привыкшей к долгой ходьбе, болели ножки.
– Как прекрасно мне было, пока я не увидел тебя!
– сказал однажды чабан.
– Жил и жил, и рыскал из конца в конец по степи. Сейчас мне нельзя жить так, потому что люблю тебя. И уйти одному - убить тебя. А ты такая молодая.
– Я жила в лесу, и разве мне было плохо? Ты выманил меня из него своими песнями. Я пошла за тобой и потеряла мать, и дом, и сестер. Дорого заплатила я за твою любовь и твои жаркие поцелуи. А вот скажи, зачем все это у нас вышло? Спой мне одну из своих прежних песен.
– Не поется мне.
Так и зажили они. Больше и больше становились лишними они друг другу. Чабану хотелось идти куда-нибудь далеко, а фея хирела и бледнела с каждым днем и все думала: "Зачем?... Зачем?"
Раз как-то утром, совсем осеннее то было утро, фея сказала чабану:
– Умираю я, милый. Неси меня к лесу скорее.
Он взял и понес. У опушки остановила фея чабана и сказал тихо:
– Положи меня на землю.
Он положил, а сам сел рядом.
– Прощай, - сказала она чабану.
– Ну, прощай же еще раз, мой смелый. Теперь ты снова свободен, как орел; но зачем тебе это, спрашивал ли ты сам себя?
И кода он поцеловал ее, она умерла. Чабан ушел, а фея лежала на опушке, и мокрые листья все падали и падали на нее, и к вечеру только по куче красных и желтых листьев можно было найти место, где лежала лесная фея.
– Деда, ты это сам придумал? Для меня?
– спросила Зина, вытирая слезинки.
– Нет, внученька. Эту сказку написал великий писатель. Я только пересказал ее.
– Деда, а почему мы в школе не изучаем великих писателей?
– Это вопрос не ко мне, девочка. Спи.