Голубые следы

Винтман Павел Ильич

20/III–1942

К главе «Первая победа»

И тогда к нам пришел человек, В ночь одет, как в одежду простую, С покрасневшими крыльями век От усталости или простуды. — Что, — спросил он, — умрем как один У могилы Аскольда и Дира? Позаботились об ориентирах, Чтобы легче вас было найти? — И ему возразили ребята: — От греха тебе лучше уйти. Нам сдается, что ты провокатор. — Я ценю пылкость ваших сердец, Я и сам, мне поверьте, не скептик, Только

есть понадежней рецепты, Чем такой романтичный конец. Здесь остаться — действительно грех! Шутки в сторону! Будем знакомы. Вот мандат — представитель обкома, А в дальнейшем — товарищ Сергей… И когда через час с небольшим, Получив и пароль и задание, Вдоль подножий покинутых зданий Мы по мертвому городу шли, Повторил мой задумчивый друг, Что сказал командир напоследок: — На горе опустевший редут — Это первая наша победа!

11/V–1942

Харьковскому фронту

Мы шли на бой во власти древних правил — Щадить детей, лежачего не бить… А нас поили злобой и отравой, И я клянусь — мы не умели пить. Мы научились пить вино военной славы, Пусть горечь Керчи в крепости вина, Но повторится вновь победный день Полтавы, Как повторился день Бородина.

22/VI–1942

Память

Читать стихи готов везде: И на реке при лунном свете, И в оправданье — на суде, И — как махорку — перед смертью. …Зачем мне груз любимых книг: Сельвинский, Тихонов, Багрицкий, Когда глаза зажмурь на миг — И перелистывай страницы? Тебя любить готов всегда: В тепле супружеской постели, В разлуки черные года, В порывах огненной метели. Зачем же мне в боях твоя Хотя бы карточка простая? Глаза закрою — не таясь, Со мной ты рядом вырастаешь. Как хорошо таить в себе Стихи и прозу, лед и пламень. Как благодарен я судьбе За эту дьявольскую память!

25/VI–1942

Письма с войны

Письма Павла Винтмана Зинаиде Сагалович.

* * *

15.10.41 г.

Зинуся!

Отпущен в город на небывалый срок (в будний, конечно, день) — целых два часа. Это за успехи в сегодняшних экзаменах. За инспекторскую стрельбу, т. е. стрельбу в присутствии нач. школы, получил благодарность, ибо выбил 30 очков из 30. Только что сдал зачет по оружию, тоже, конечно, блестяще. Плюс к этому — не отстал сегодня во время «броска» — 12 км за 1 ч. 10 м. В результате — еще одна благодарность и прогулка на почту. Так что, как видишь, не без успехов и успехи не без награды…

Относительно «второй нашей встречи» — глупые детские бредни. Но ты, очевидно, настроена плакатно, а я — плакально… Должен же кто-нибудь остаться в живых после этой бойни!!! Пусть это будет, если не я, то хотя бы ты и он…

Любимая! Жду каждой твоей строчки. Ради бога, побольше и почаще. Целую крепко-крепко.

Твой, пока живу и дышу.

Пин

* * *

4.11.41 г.

Любимка моя!

Вот уже несколько дней, как я собираюсь ответить на твое письмо от 22 числа (я получил его 27), но до сих пор еще не написал ответ. Во-первых, и это основное — как всегда, некогда; во-вторых, неважное настроение. То есть не вообще неважное, а, вернее,

перемежающееся, как малярия, что ли. Жизнь моя сейчас разбилась на две части. С утра до послеобеда все по-старому, вернее, вроде того, но намного хуже. Потому что мне ужасно не повезло с новым подразделением — я попал в окружение мальчишек из школы… На весь взвод всего несколько человек, с которыми можно перекинуться словом. Правда, с одним пареньком я подружился. Он работник радиовещания, образование у него небольшое, всего одногодичная специальная школа (после 10-летки, конечно), но не в этом дело. Он очень хорошо знает поэзию и поэтов, в особенности, как и я, современных, как и я, немного пописывает и вообще мы с ним «созвучны». Надо сказать, что он обладает большим критическим чутьем и беспощаден к формальным промахам, так часто у меня встречающимся. Вторая половина моей жизни — это клуб. Ежедневно мы туда ходим, готовим программу «Красноармейского театра малых форм». Я, конечно, работаю в своем жанре — пишу пролог, концовку и т. п.

Между прочим, я на вечере буду читать стихи. Пошло в ход старое: «Баллада о любимом цвете», «Возвращение», «Нет, не романтичный парус» и в особенности большим успехом пользуется «Взятие города Н.» (помнишь «Шесть суток на город ложились снаряды…»). Это последнее, вероятно, напечатают в военной окружной газете «Фрунзовец»…

Ты просишь написать тебе обещанные стихи. Обещанного не шлю — у меня, как всегда, замысел один, а из-под пера выходит всегда что-нибудь неожиданное, такую штучку я тебе направляю.

Мне легко ходить по свету… [2]

Родная моя! Не надо отчаиваться и переживать! Все как-нибудь устроится, все будет хорошо, будут еще у нас с тобой светлые дни! В этом отношении я непоколебимый оптимист, что бы там ни было — мы победим. Да и я лично еще не потерял надежды на встречу с тобой, на счастье и на Жизнь! Ведь я — счастливчик, может быть, действительно я родился под счастливой звездой, а?

Крепко целую.

Твой Пин

2

Стихотворение напечатано в этой книге.

* * *

14.11.41 г.

Желанная моя! Зайчонок милый мой!

Действительно это просто бессовестно, так редко тебе писать, ведь вот уже шесть дней, как я тебе отправил последнее письмо, и уже 3 дня (!), как я собираюсь написать ответ на твое письмо. Но, ей-богу, не было возможности — очень напряженная неделя. Впрочем, об этом сегодня тебе писать не хочется. Ведь я такой счастливый! Счастливый потому, что у меня есть ты, моя единственная, моя хорошая. Я не знаю, кого мне благодарить за это, и если бы был бог на небеси, я бы день и ночь молился ему. В общем, как это у Симонова:

В этой маминой мирной стране, Где приезжие вдруг от внезапных простуд умирают, Есть не все, что им нужно, не все, Что им снится во сне. Не хватает им малого — Комнаты с шелковой шторой, Чтобы долго шептаться, то нежничая, то грубя, В общем, им не хватает той самой, которой… Им — не знаю кого. Мне — тебя.

В том месте, где я поставил «птичку», меня вчера прервали, прозвучала команда и… Так всегда. Поэтому и у меня много хороших, нужных, нежных, а главное, — уже найденных слов остаются ненаписанными. Но это письмо я все же и закончу таким же нежным, как и начал его, сколько бы дней ни прошло с тех пор, как я его начал.

Помню, я писал:

Как хорошо, что каждый год Желтеть березам белоногим, Что дан им выход, дан исход, Отринув летние тревоги, По ветру бросив рыжий хлам, Воспоминаний не жалея… А хвойным — людям и лесам,— Намного в жизни тяжелее.

Ну, так сейчас, из всех качеств человека, я благословляю одно — память, потому что она дает мне возможность быть с тобой (я ведь помню каждое прикосновение, каждый взгляд, каждый жест, каждый поцелуй…) И знаешь, девочка, я раб своей памяти… Я тебя помню всякой — и сердитой, и ласковой, и спокойной, и страстной. Но всего лучше ты мне помнишься в один из дней июля 39 года. Точнее, это было второго числа. Ты приехала из Москвы, а назавтра я уходил в снайперские лагеря. Я долго тебя уговаривал куда-нибудь пойти. Ты согласилась, и мы решили поехать на лодке. На площадке 8 номера я тебе читал написанное специально для этого случая: