Гомер и Ева
Шрифт:
Хорошо быть официантом. Официант здесь всегда к месту. У него не спросят: эй, к вам сегодня кто-нибудь присоединится? У него есть легальный повод сюда прийти.
Маленькая Ева: В следующий раз придумаем повод. Можно, например, прийти с дорожной сумкой, как будто я туристка и заглянула случайно, как будто нет никакого подтекста.
Элизабет, администратор зала: Просто поблагодари официанта, и уходим отсюда!
Эмма: Ну же!
Юрий: Говори, не то убью!
– Спасибо, – выдавила Ева и после этого триумфального выступления вылетела на улицу.
Глава 5
Некоторые трудности
Уже в день отъезда
Картер стал скульптором, чтобы лепить обнаженных девиц и водить руками по их еще мягким глиняным телам. Когда глина застывала, Картер начинал планомерно уничтожать собственное произведение.
«Зачем ты так с ней?» – спрашивала его Ева, которая порой подолгу просиживала в мастерской Картера. «Потому что она очерствела. Я создал ее для вечной любви, а она предала меня, а если женщина предала, она должна умереть», – говорил Картер и молотил глиняной головой об пол.
Но когда Моцарт уехал на войну, Картер перестал лепить женщин. Теперь он по памяти пытался изваять статую Моцарта. В его мастерской пел Азнавур, а сам Картер пытался заставить глину принять очертания его друга. Он мял глиняный кусок, чтобы увидеть в нем черты Моцарта – его тонкие губы, легкую щетину и ямочку на подбородке, но как ни старался, все равно получался один известный революционер.
Революционер улыбался в пышные усы и просил не забыть вылепить ему ноги – тогда-то он заберется на коня, которого Картер прежде создал для одной из своих обнаженных глиняных женщин, и поскачет из мастерской в город. Картер не давал глиняному человечку высохнуть, мял его, топтал, вновь и вновь силясь превратить огромный глиняный ком в Моцарта.
«По-мо-ги-те!» – закричал Картер, когда в очередной раз вместо Моцарта на него, мягко улыбаясь, посмотрел один известный революционер, но прохожие снова услышали «О-той-ди-те!», зашипели осуждающе и пригрозили Картеру пожаловаться на него «куда следует» – и тогда у него отнимут мастерскую.
– Не злись, – сказал ему бюст революционера, подсвеченный разноцветными фонарями: зеленым, оранжевым, синим.
Картер бросил в бюст кусок мокрой глины, но не попал – бюст ушел от удара, как боксер, натасканный на защиту: уклоны и нырки. Картер точно знал, что перед ним тот самый революционер – его нос, его скулы; и сколько бы он ни мял руками глину, ни выдавливал в ней тяжелые веки Мо, революционер не исчезал. Все говорило о том, что Картер забывает Моцарта, а может быть, никогда и не знал его по-настоящему, раз не может представить себе его затылок, лоб, линию носа… Нечего и надеяться, что кусок глины превратится однажды в Мо.
– Ты не можешь представить то, чего никогда не видел, потому что разум человека ограничен воспоминаниями, его, если хочешь, эмпирическим опытом, а без этой основы не способен создавать, – революционер тщательно подбирал слова.
Чтобы доказать скульптуре, как близки они были с Моцартом, Картер достал из ящика рабочего стола слепок руки Моцарта и нотную тетрадь – в ней Мо порой записывал мелодии, которые приходили в его голову, пока он просиживал на табурете в мастерской друга. Но бюст уже окаменел и не слушал его. Тогда Картер взял новый кусок глины и принялся мять его, пытаясь заставить материал принять форму подбородка Моцарта.
Бюст снова зашевелился, спрыгнул с постамента и, покачиваясь, поковылял к Картеру. Скульптор взобрался на табуретку с ногами,
– Ты можешь стать лишь великим компилятором, но не Создателем, – бюст почти касался глиняными, еще немного мокрыми, усами лица Картера.
Шли дни. Картер намеревался дать бой унынию и искал для этого людное место. Ева же была уверена, что тоску по кому-то можно вытеснить только сравнимо сильной зависимостью. Они нашли компромисс в зале «Арбуза», культовом заведении города. Считалось, что бы в «Арбузе» ни кричали со сцены, все было оправдано, все несло в себе определенный культурный код. Уж если здесь не станет веселее и осмысленнее, то где тогда?
Ева присела за стойку в углу. Моцарт не писал уже два месяца. Прежде казалось, что без него она не проживет и двух дней, а пошел уже пятьдесят восьмой.
– Скучаешь?
Ева пожала плечами: вообще-то, она думала, что умирает.
– Ладно, скучаю! – согласилась она, перекрикивая музыку.
– И не пьешь, – заметил Картер.
– Да, но я и не сплю уже несколько суток. Этого достаточно.
Он поставил перед ней бокал с синеватой жидкостью.
– Может, все-таки? – предложил Картер.
– Нельзя мешать бессонницу с алкоголем, – настаивала Ева, но и Картер настаивал, а кто-то еще раньше настаивал и эту самую синеватую жидкость – на каких-то отвратительно пряных травах. На вкус она оказалось сладковатой и вязкой.
Ева хотела было поставить бокал на место, но рука прошла сквозь барную стойку, а следом за баром исчезло и кресло, и бармен, и люстры-ведра. Ева и Картер парили теперь в воздухе: она – с пустым бокалом в руке, он – без.
Несколько метеоритов неслись вдалеке. Под ними была земля, а над ними – космос и черные дыры. И голос Картера Ева слышала у себя в голове, потому что в межзвездном пространстве – вакуум, а звук в вакууме не распространяется вовсе: кричи – и никто тебя не услышит, поэтому Картер не говорил, а просто очень громко думал.
Ева присмотрелась и увидела, что вокруг него кружится белая планета.
– Это – О., – Картер представил Еве планету. – Люди думают, что О. – мой спутник, а на самом деле она – Вселенная.
– Ты раньше ее не показывал.
– Мы уже давно видимся только в космосе.
– Как это? – не поняла Ева.
И тогда Картер рассказал, что в самой маленькой своей точке Вселенная расширяется в самую большую, и потому Вселенная бесконечна. Так и О. – в своей самой маленькой точке, песчинке или кратере расширяется в планету, а та – в галактику, а та – в целую вселенную. И значит, прикасаясь к песчинке на белой планете, Картер касался бесконечности.
– Раньше я лепил в своей мастерской О., а потом начал переживать, что теряю время на нее, когда могу вылепить Моцарта и, возможно, тем однажды прославиться.
– А ты сразу понял, что О. – Вселенная? – спросила Ева, внимательно глядя, как планета совершает еще один оборот вокруг Картера.
– Я вспомнил ее, – сказал Картер. – Вселенную нельзя не заметить. Космос полон планет, комет, звезд, иногда в нем встречаются черные дыры, все это объединяется в галактики, а миллиард галактик – во вселенную. Иногда мы встречаем галактику или даже комету и думаем, что это и есть вселенная, мы цепляемся за комету и летим вместе с ней в пустоте, и нас обдувает отсутствием ветра, потому что в космосе нет ветра. Но когда ты встречаешь настоящую Вселенную, ты сразу узнаешь ее, потому что в ней сразу все – и галактики, и кометы, и весь вакуум межзвездного пространства.