Гон спозаранку
Шрифт:
— Да и я так считаю, ей-богу, — сказал Хинкли.
— Они в твою сторону и не плюнут, если у тебя нет машины и лишних двадцати долларов, чтобы их угощать, ублажать, — сказал Фуллер.
— И правильно! — весело сказал старик. — Будь я красоткой, я бы тоже так себя вел. — Он подумал, покачал головой: — Ну что ж, вы вот вернулись с войны и сразу свели с ними счеты. По-моему, вы все ей сказали.
— Э-ээ-эх! — сказал Фуллер. — Да разве их проймешь?
— Как знать, — сказал Хинкли. — Есть в театре добрая старая традиция: представление
— А мне что? — сказал Фуллер. — Я разве жалуюсь. Мне хоть бы что.
Старик высоко поднял седые брови.
— Да я разве про вас? Я про нее говорю. Фуллер покраснел, устыдившись своего эгоизма.
— Ничего с ней не сделается.
— Да? — сказал Хинкли. — Вполне возможно. Я только одно знаю: спектакль в театре начался, и давно. Ей выступать, а она до сих пор сидит у себя наверху.
— Сидит? — растерялся Фуллер.
— С тех пор и сидит, — сказал Хинкли, — с тех самых пор, как вы ее осрамили и прогнали домой.
Фуллер попытался иронически усмехнуться.
— Подумаешь, беда какая! — сказал он. Но усмешка вышла кривая, неуверенная. — Ну, спокойной ночи, мистер Хинкли.
— Спокойной ночи, солдатик, — сказал мистер Хинкли. — Спи спокойно.
Назавтра, к полудню, вся главная улица словно одурела. Лавочники-янки сдавали сдачу кое-как, как будто им плевать на деньги. Все их мысли сосредоточились на мансарде, ставшей для них чем-то вроде часов с кукушкой. Всех мучил вопрос: сломал ли капрал Фуллер эти часы вконец, или дверца в полдень раскроется и оттуда явится Сюзанна?
Бирс Хинкли возился с нью-йоркскими газетами, изо веех сил стараясь разложить их попригляднее — приманкой для Сюзанны.
Под самый полдень капрал Фуллер — вандал — собственной персоной явился в кафе. Лицо у него было странное — полувиноватое, полуоскорбленное. Почти всю ночь он не спал, мысленно перебирая все свои обиды на красивых девушек. «Только и думают — ах, какие мы раскрасавицы, даже поздороваться с человеком и то гнушаются».
Проходя мимо табуреток у стойки с содовой, он будто мимоходом крутил невзначай каждую табуретку. Дойдя до табуретки со скрипом, он уселся на нее — монумент добродетели. Никто с ним не заговорил.
Пожарный гудок сипло возвестил полдень. И вдруг к депо, словно катафалк, подъехал грузовик транспортной конторы. Два грузчика поднялись по лесенке. Голодная черная кошка Сюзанны, вскочив на перила, выгнула спинку, когда грузчики скрылись в мансарде. Увидев, как они, согнувшись, выносят кофр, кошка зашипела.
Фуллер растерялся. Он взглянул на Бирса Хинкли и увидел, что взволнованное лицо старого аптекаря исказилось, как у больного двусторонним воспалением легких — слепну, падаю, иду Ко дну…
— Что, капрал, доволен? — спросил старик.
— Я же ее не просил уезжать, — сказал Фуллер.
— Другого выхода вы ей не оставили, —
— А какое ей дело, что я думаю? Почем я знал, что она такая недотрога?
Старик слегка коснулся руки Фуллера.
— Мы все такие, капрал, все до одного. А я-то думал, что армия хоть в этом пойдет вам, ребятам, на пользу. Думал — там каждый поймет, что он не единственная недотрога на Земле. А вы этого так и не поняли?
— Я-то никогда себя недотрогой не считал. Жаль, конечно, что все так вышло, но она сама напросилась.
Он не поднимал головы. Уши у него горели.
— Видно, она вас до смерти напугала, а? — спросил Хинкли.
Вокруг заулыбались: под тем или иным предлогом посетители придвинулись к стойке и внимательно слушали разговор. По этим улыбкам Фуллер понял общее настроение и решил, что старик оставил ему только одно оружие: держаться как достойный гражданин, без тени юмора.
— Это кто ж боится? — сказал он высокомерно. — Никого я не боюсь. Просто я считаю, что эту проблему давно пора обсудить.
— Да, уж эта проблема никому пока еще не надоела.
Взгляд Фуллера забегал по сторонам и вдруг скользнул по иллюстрированным журналам. Ряд за рядом, ярус за ярусом шли сюзанны, тысяча квадратных футов влажных улыбок, кожи белее сливок, глаз чернее сажи. Фуллер напряженно искал слова в защиту своей благородной миссии:
— Я имею в виду юношескую преступность, — сказал он, широким жестом указывая на журналы. — Ясно, что мальчишки голову теряют.
— И я такой был, — спокойно сказал старый аптекарь. — Вот так же трусил, как вы.
— Сказано вам, что я ее не боюсь, — возразил Фуллер.
— Отлично! — сказал Хинкли. — Значит, кому как не вам снести ей газеты. За них ведь вперед уплачено. — И он бросил газеты на колени к Фуллеру.
Фуллер открыл было рот, хотел что-то сказать, но сжал губы. Горло у него перехватило, и он понял, что, если заговорит, его голос будет похож на кряканье.
— Раз вы ее действительно не боитесь, сделайте доброе дело, капрал, поступите по-христиански, — сказал старик.
Поднимаясь по лестнице в Сюзаннино гнездышко, Фуллер так старался казаться непринужденным, что его чуть судорога не свела.
Дверь к Сюзанне была не заперта. Фуллер постучал, и дверь сама открылась. Воображению Фуллера «гнездышко» рисовалось темным и тихим, пахнущим духами, в путанице тяжелых драпировок и зеркал, с турецким диваном у стены и пышной постелью в виде лебедя у другой.
А увидел он Сюзанну и ее комнатку, какими они были на самом деле. На самом деле это была невзрачная комнатенка, какие сдают на лето предприимчивые янки, — голые фанерные стенки, три крючка для платья, линолеум вместо половичка. Газовая плитка с двумя горелками, железная койка, холодильничек. Узенькая раковина с голыми трубами, пластмассовые стаканчики, две тарелки, мутное зеркало. Сковородка, кастрюлька, банка с мыльным порошком…