Гончаров попадает в притон
Шрифт:
Мне повезло: и на первом и на втором посту ГАИ дежурили те же бригады. Но, к моему великому сожалению; они не помнили одиноко идущего верзилу в тот день, первого августа.
– Поехали назад, - велел я водителю.
– Тебя как зовут?
– Тузубай.
– А почему Тузиком кличут?
– Делать нечего.
– Тузубай, а для чего ты замочил Гену?
– ...?
– Ага, когда ты возвращался к хозяину, то по дороге встретил Гену. Он попросил тебя отвезти его в город, а ты по пути его и пришил. Где труп?
– Что мне, делать нечего?..
– Шутка. Тузик, ты пляж разглядывал?
– Ну и что?
– Это хорошо. Скажи, от трактира вниз есть тропинка?
–
– А мог бы по ней идти Гена?
– Но он же в сиську был, шею б поломал. Ты сам прикинь, поймешь.
Прикидывая и матерясь, я улиткой полз по крутому склону тропинки, цепляясь за сучья, ветки и корневища. Пройти по ней даже трезвому человеку было непросто, что уж говорить о Длинном Гене, что, по свидетельству многих очевидцев, был пьян вдрызг.
Спускаясь, я размышлял. Но лучше бы я этого не делал. Запнувшись о коварную корягу, я полетел куда-то вниз. К черту на рога.
Очнулся я оттого, что в моем затылке прочно торчит огромный раскаленный гвоздь. А перед глазами плывет вибрирующая мутно-серая пелена. Кажется, такая атмосфера висит в приемной у Сатаны. И похоже, аудиенция вот-вот начнется.
Но рано я понадеялся. Постепенно туман развеялся, и прямо перед носом я сфокусировал красивый позолоченный колпачок дорогой авторучки. Как он сюда попал? И не мираж ли это? Я попробовал протянуть к нему руку и опять улетел в небытие.
Когда за мной пришли, я был уже в сознании. Тузик хотел тут же перевернуть меня на спину, но, услышав мой тихий мат, оставил в покое.
– Что же делать?
– только и спросил он.
– Слушай сюда, - негромко, но внятно приказал я.
– Поднимайся наверх, сооруди носилки. Возьми целлофановый пакет и пинцет. Потом подгони машину на пляж. Спускать меня будет легче, чем поднимать. А ты, Григорий, попробуй усадить меня на задницу. Очень больно лежать ногами вверх.
Перевернув, он кое-как придал мне сидячее положение. Во время этой процедуры меня вырвало - боль была адской. Я едва балансировал на грани новой потери сознания, зная, что это может закончиться печально. И все-таки я победил. Дождался Тузика с носилками и его долговязым шефом. Слава Богу, оценив обстановку, он вопросов не задавал, а попытался сразу водрузить меня на носилки.
– Подождите, - остановил я их, - где пинцет и пакет?
– Здесь, все принесли.
– Хорошо. Возле моей правой ноги лежит авторучка. Тузик, возьми ее пинцетом, не касаясь руками и аккуратно положи в пакетик. Хорошо. Теперь завяжи его, но воздух не спускай.
– Стой, - вдруг заорал Длинный Вован, - это же Генкин "паркер", я ему сам его дарил на Новый год. Как он тут оказался? Дай его сюда.
– Не лапай, - предупредил я.
– Можешь стереть отпечатки.
– Почему? Это же его ручка, точно говорю. И отпечатки там его.
– Не сомневаюсь, но могут быть и не его.
– Да, ты прав.
К машине меня сносили долго и больно. Широкий "мерседес" шел плавно, заботливо качая меня, лежащего на заднем сиденье.
– Куда едем-то?
– обернулся ко мне Вован.
– Домой.
– А может, лучше в больничку? Зелено-серый ты, Гончаров. Краше в гроб кладут. У меня в элитной больничке свой мужик есть. Нейрохирург. Я прикидываю, он тебе как раз нужен.
– Вези, - не желая помирать, согласился я.
– А потом привезешь мне Николая Подвойко, эксперта из РОВД моего района. Достань его из-под земли. Только тихо. Кажется, у нас что-то
– Все сделаю как надо. Притараню его живого или мертвого. Ты смотри только не помирай.
– Про нашу находку никому не говори и своих предупреди. Это в наших интересах. Если что, отдашь ручку Подвойко.
– Ежу понятно. Приехали, лежи, я схожу за санитарами и договорюсь с Самуилом Исааковичем.
Через пять минут он явился с двумя быками в белых халатах с жесткими носилками под мышкой.
– Исааковича пока нет, но я обо всем договорился с его шефом. Считай, тебе повезло, попал к лучшему хирургу лучшей больницы города. Тащите его в двадцать пятый кабинет. Да осторожней, балбесы. Коновалы, вам только быков кастрировать.
Куда я попал? Понять было трудно. То ли лаборатория, то ли операционная, то ли одноместная больничная палата. Кушетка жесткая, но удобная и широкая.
Результаты диагностики, проведенной тут же, оказались неутешительными, а в латинской транскрипции просто ужасающими. Из блиц-консилиума, проведенного у моего ложа, я понял, что повторно я сотряс свои мозги совершенно напрасно и, по медицинской логике, я должен был спокойно лежать абсолютным мертвецом. Но уж коли случился такой феноменальный факт, то я должен тихо, без движения, валяться десять дней. В ляжку мне засобачили несколько уколов, и я провалился в темную мягкую вату забытья.
То ли во сне, то ли наяву ко мне подходило множество знакомых и незнакомых людей. Кто-то с добрыми намерениями, они гладили меня по щеке, протирали влажными салфетками, осторожно поворачивали голову. Мне слышалось равномерное ласковое урчание, тихие щелчки и негромкий успокаивающий говор. Иногда появлялся длинный худой человек в темных очках с тяжелой бейсбольной битой. Почему-то он был в белом халате. Наверное, доктор. Но тогда почему он хочет меня убить? В полной темноте он замахивается на меня дубинкой. Я слышу громкий звук удара и кричу от ужаса и боли. Опять становится светло. Возле убийцы появляется женщина. В руках у нее шприц. Убийца говорит ей что-то резкое, поворачивается и уходит. Она согласно кивает головой и втыкает в мою ляжку иглу. Через несколько мгновений ни с чем не сравнимое блаженство заботливо берет меня в свои сказочные объятия. С высоты птичьего полета я наблюдаю за жизнью Земли. Я ясно вижу, как крутится планета, подставляя мне то один, то другой бок. Желтая, синяя и зеленая, она раскрашена во все мыслимые цвета. И разноцветные люди совершают разноцветные дела. Черные, белые, красные. Вскинулось к небу заминированное высотное здание, и сотни недвижимых людей лежат в руинах. Автоматная очередь, и человек, сломавшийся пополам, у ног автоматчика. Блеснул нож в руках насильника, и бьется в конвульсиях жертва, а нетерпеливый подонок уже выворачивает ее карманы. Но мне-то все равно, я уже не связан с тобой, проклятая Богом Земля. Я эфир. Я сама эйфория. Ангелы и святые окружают меня.
– Костя, Костенька, как же это ты?
– спрашивает милый далекий голос, так давно ко мне не обращавшийся.
– Все хорошо, мама. У нас все хорошо. Где отец?
– Я приду к тебе завтра.
– Где отец?
– Я приду, и мы вместе к нему пойдем. Все будет хорошо, котенок.
Она целовала мой лоб, губы, и горячие слезы, родные и забытые, стекали по дорогому милому лицу.
– Достаточно, уходите, идет доктор, мне влетит!
Я очнулся, не сразу сообразив, что мой бред состоит из действительности. А плачущая женщина реальна и телесна, но, к сожалению, это не моя мать, да ей и невозможно оказаться здесь, в этой жизни, если десять лет назад вслед за отцом она покинула этот мир. Но кто же тогда эта плачущая женщина?