Гончаров приобретает популярность (Часть 1)
Шрифт:
– Она когда как. То совсем нормальное, а то вдруг в куклы играть начинает, возраст все таки, ей через год девяносто стукнет. Айдати в избу.
Типичный деревенский дом и внутри он оказался таким же. Пополам перегороженное помещение было чисто убрано и застелено домотканными дорожками. Единственное что отличало его от жилища учительницы было отсутствие книг и обилие фикусов - кактусов. Михеевна сидела возле стола и нянила разрисованный под куклу чурбачок.
– Мама, нам за куриц заплатили.
– Поделилась с ней радостью Семеновна.
– Хорошо. Купим Ванечки
– Обрадованно отозвалась сумасшедшая.
– А то наши прохудились, правда Ванечка?
– Михеевна, вы помните вашего попа, Алексея Михайловича?
– Не зная как нужно с ними разговаривать в лоб спросил я.
– А как же!
– Лучезарно улыбаясь отозвалась она.
– Как же нам с Ваней не помнить отца Алексия, за веру пострадал батюшка ещё в двадцать втором годе, мне тогда чуть больше чем Ване было. Иконки он спасал от супостатов, за то и убили его.
– А вы не знаете в каком месте он их спасал?
– Мы не знаем, правда, Ваня. Никто этого не знает. От лихих людей он их спрятал, а лихие люди его чик и положили. Мы с Ваней прямо рядышком стояли, батюшкина кровушка прямо на сыночка моего брызнула, оттого и румянный он у меня такой растет. А батюшка сразу упал, а как тут не упасть, если они из тысячи ружей по нему па-а-а-льнули. А ряса у батюшки была че-е-е-рная, а по локоток в извести-и-и, а весь подол в изве-е-ести. Ряса бе-е-елая, ряса че-е-е-рная, а стала кра-а-асная! А как жалко батю-ю-ю-шку, а как жалко Ваню-ю-ю-шку.
– Подкидывая размалеванную чурку завыла, заколобродила старуха.
– Ой ты горе горю-ю-юшко, что широко полю-ю-ю шко, мой сыночек Ваню-ю-юшка, нет тебя милей дру-у-ужка!
– Мама перестань.
– Кладя ей на плечи пудовые руки попыталась образумить её дочка.
– Не надо. Вы извините...
– Ничего страшного, я же понимаю...
– Брата моего Ивана на войне убили, а она все не верит... Уж сколько время прошло...Батя тоже не вернулся... Вот и живем...
– Спасибо за квас. Я пожалуй пойду, не буду вас отвлекать...
Выскочив на улицу я с облегчением вздохнул. Тяжелая это работа, быть свидетелем чьих - то несчастий. Ничего существенного узнать мне не удалось, но оставалась ещё бабка Александрова, которую мне предстояло найти в районном селе, вотчине товарища капитана. Пятнадцать километров отделявшие его от меня я проделал за десять минут и ещё умудрился подвезти крашеную блондинку пахнущюю чесноком и медом. Именно она и показала мне департамент капитана Гордеева.
Дверь его кабинета оказалась безнадежно закрытой. С сожалением пнув её ного я было собрался восвояси, когда мне на помощь пришел одутловатый курносый майор.
– Ты чего болюишся?
– Недовально и подозрительно спросил он.
– Нет, его, не видишь что ли? А то долбится, долбится как дятел.
– А где он у вас болтается?
– Попер я на него как на буфет.
– Я сотню километров отмотал и значит впустую? Так понимать?
– А что ты хотел?
– Несколько растерявшись спросил он.
– Что - то срочное?
– Мне нужно узнать где тут у вас проживает старуха Александрова, та что из деревеньки Белое. Привез ей от
– Так бы и сказал и нечего двери уродовать. Подожди здесь, сейчас выясню.
Через полчаса, познакомившись с двумя старухами Александровыми, я наконец добрался до третьей, нужной мне Татьяны Никитичны Александровой. Безо всякой опаски, спокойно и хладнокровно она впустила меня в квартиру, провела на кухню и предложила чашку чая.
– Да ты, сынок не стесняйся, с дороги чайком побаловаться первое дело.
– Откуда вы знаете, что я с дороги?
– Удивился я её проницательности.
– А от тебя ветром пахнет, ветром и машиной.
– Просто пояснила она. Ты ко мне, сынок, по какой надобности и кто сам будешь?
– Я музейный работник.
– Не сморгнув глазом соврал я.
– Материал на Алексея Михайловича Крюкова собираю. Священником он в вашем селе служил, вот мне и посоветовали к вам обратиться. Вы ведь его знали?
– Знала. Знала, царствие ему небесное.
– Перекрестилась она на угол с газовой плитой.
– Огромной души батюшка был. Внучка Маша, земля ей будет пухом, вся в него вышла. А что ты хотел узнать - то? Я ведь плохо уже те годы помню.
– Меня особенно интересуют последние дни его жизни и то как он умирал.
– Это я помню и не забуду до конца своих дней. Это был декабрь двадцать второго года. Разруха и голод. Мы все отчаялись, но батюшка нас поддерживал словом. В церковь мы не ходили, так он придумал сам по домам ходить. Прийдет, сядет у печки и сначала просто сидит, огонь слушает, а потом утешать начинает. Пройдет - де все и смута пройдет и голод минует и стужа отступит. Помнится сначала слова его раздражали, но он так искренно и горячо нас любил, что потом мы без его утешительных бесед уже не могли. Нам их не хватало, как не хватает солнышка в ненастный день. Лютое и лихое было время, как только мы выжили - не знаю.
Однажды Васька Митрохин примчался из города и сообщил нам плохую весть. Будто бы чекисты назавтра собираются нагрянуть в наше село и забрать все серебрянные и золоченные иконы. Мы сразу в это поверили, а куда денешься? Плетью обуха не перешибешь. Чекисты недовольных забирали и никто от них потом не возвращался. Повздыхали мы, посетовали и разошлись по домам. А только видно батюшка не смирился. Наш дом тогда рядом с церковью стоял, так там у него всю ночь горел свет. Потомто я поняла почему он горел. Прятал батюшка все то что могли забрать чекисты.
Наутро он к нам пришел и благославляя передал лик святого Петирима. Он и по сей день у меня хранится, но вы не подумайте, если надо, я её вам в музей передам. Я то утро хорошо помню и Алексея Михайловича как тебя вижу. Он был сильно уставший и весь перемазанный известью. Мама хотела его покормить картошкой, но он отказался. Он в тот голодный год ни у кого ничего не ел. Я хорошо помню как он устало улыбнулся, покачал головой, погладил меня по руке и пошел дальше. Батюшка не только к нам приходил, он все дворы обошел и всем разные иконки раздавал. Иконы те были из окладов вынуты и мама потом купила оклад на базаре.