Гончая
Шрифт:
Она говорила как об одежде, о перчатках, о сапогах, заношенных до дыр и без сожаления выброшенных на помойку. И, что самое ужасное, ни капли сожаления и стыда... И отчего-то совсем не отрицала свою вину. Интересно, почему?
Я недоуменно нахмурилась.
– Рик, а… – хотела спросить, почему Моргана так смело нам обо всем рассказывает, но Охотник опередил меня.
– Наши ребята из группы Альфа с ней успели хорошо поработать. Не может она лгать. Разучилась.
Ого! Они и так могут? Не знала… Хотя что я о них знала, если уж откровенно?
– Все на месте? Все пристегнулись? – Рик придирчиво проверил ремни безопасности – мои и… и снова мои, только у другой меня, – сел рядом, взял за руку. – Тогда тронулись.
В больнице все же нашелся дежурный пилот – и это было здорово, потому как меня совсем не радовала мысль, что Рику, уставшему и раненому, придется еще и вертолетом управлять. А лететь нам нужно было долго. Я могла не знать, где находится Древо Жизни, но о том, где расположено озеро Байкал знала отлично.
– За три часа долетим, – раздался у меня в ушах голос Рика, стоило нам взлететь. – А ведь я должен извиниться перед тобой, Иви.
– За что?
– За то, что не воспринял всерьез твою версию. Ну, помнишь? Ту, которая про сказочных шаманов и похитителей душ… Кто бы подумал! Я ведь и сам до конца не верил, даже когда Даву звонил и просил прислать людей, не знал, как это все озвучить… А теперь – вот, – махнул рукой в сторону Морганы. – Ты ведь поняла, почему она тут, да?
– Наверное.
– Все ты поняла! Ты же у меня умница. Уверен, как «Скорую» возле «Высоких сосен» заметила, так сразу все точки над и расставила. Это я один, баран упрямый, отказывался замечать очевидные вещи.
– Осел.
– А?
– Упрямый обычно осел. И не наговаривай на себя. Я что-то более-менее понимать начала только сейчас, когда увидела Моргану в наручниках. И то не уверена, что правильно оцениваю ситуацию…
– А ты не сомневайся в себе, – придвинулся ближе, заставив положить голову себе на плечо. – Бери пример с меня. Я вот в тебя с первого взгляда поверил.
Хмыкнула, смежив веки.
– Потом мне об этом расскажешь более подробно, а пока, если можно, я хотела бы послушать о другом.
– Можно, – вздохнул Рик.
Очень-очень много лет назад, когда стена вокруг Аполлона еще не была сплошной, а ничейные земли были вполне себе обитаемыми, в маленьком приграничном городке, название которого давно затерялось в песках времени, родился такой уродливый мальчик, что даже собственная мать не смогла поднести его к груди и бросила младенца в хлев к козам.
– Может, его к Древу Жизни свозить, – забеспокоился отец, мальчишка не был его первенцем, но сын же все-таки, не мех гнилой картошки.
– Сдурел совсем? – ахнула мать. – Да оно во второй раз погибнет, если этот уродец его вод коснется. Пусть в хлеву живет. Издохнет – и пусть его. Выживет – значит, судьба.
А уродец, которому даже имени никто не удосужился дать, не просто выжил, а вырос молчаливым, угрюмым, нелюдимым и злым. Очень долго он люто
Постепенно эта ненависть перекинулась на всех жителей села, на весь мир и, наконец, на собственное тело – отвратительное, уродливое, неестественное. В человеческом обличии он сохранял черты животного, в животном – человека.
Омерзительный мутант, который и родиться-то не должен был никогда, насмешка над всеми богами и немой укор живой природе…
Изо дня в день, из года в год, безмолвно, яростно, истово желая избавиться от этого унизительного придатка в виде уродского тела. И однажды он проснулся от ощущения невероятной легкости и понял, что мечты сбываются: проклятая оболочка лежала внизу, на серой тряпке, брошенной поверх кипы ароматного сена, а сам безымянный уродец летал где-то под потолком.
Он не помнил, сколько прошло времени между моментом обнаружения счастливого события и до того мига, как бестелесность начала пугать – и очень сильно. Урод продолжал жить вне тела: хотел есть, пить, спать. Хотел по нужде, будь она проклята! Или не хотел? Или это все было своего рода фантомной болью? Выяснять он не стал – выпорхнул в чердачное окно сарая, где провел всю свою жизнь, пересек скотный двор и порывом смрадного ветра ворвался в отчий дом – впервые за всю свою жизнь.
Огляделся, проникся запахом тепла и свежей сдобы и вдруг разбился о недовольное бормотание:
– Арна! Закрой окно! Воняет же со скотного двора, как ты не чувствуешь?
– Прости, милый. У меня что-то нос заложило.
Старший братец. Наследник отца. Будущий хозяин всех этих неземных ароматов и пьянящего тепла…
Урод и сам не понял, как так получилось, что в следующее мгновение он смотрел на Арну чужими глазами. Испугался поначалу страшно – снова телесная тяжесть? Нет, нет!! Запаниковал, просто обезумев… но тут же вспомнил, что тело урода осталось лежать там, под крышей сарая, а здесь… здесь есть Варх. Пока еще есть. Скулит испуганным волчонком на задворках сознания. Ну и пусть себе скулит – к звукам, которые издают животные, урод давно привык.
Не урод.
Варх.
Одна беда: и месяца не прошло, как новое, очень красивое, очень полезное, очень функциональное и любимое всеми остальными жителями поселка тело заболело, начало гнить изнутри, во рту появился вкус крови. Ранее привычный, теперь он казался чем-то отвратительным, лишним и совершенно неправильным.
К счастью, у урода был не один старший брат.
– Ужас какой, – я поежилась, сильнее прижимаясь к Рику. – В том поселке кто-нибудь выжил?
– Только женщины, догадливая моя. Впрочем, Варх – это имя он стал считать своим – очень скоро обзавелся группой последователей. Немногочисленной, правда, но не менее жестокой. Про черные воронки рассказывать?