Гончие Габриэля
Шрифт:
Генри Мэнсел был очень похож на своих кузенов, а они, как мы их считали - наши "отцы", вообще походили друг на друга как две капли воды и вплоть до вступления в брак оставались столь же неразлучными, сколь и неразличимыми. И женились они в один и тот же день, выбрав себе в жены девушек, хотя и не состоявших между собой в родстве, но которые - и это до сих пор заметно каждому - внешне были во многом очень похожи. К счастью, обе миссис Мэнсел к тому же прониклись взаимной симпатией - именно к счастью, поскольку, когда скончался Генри и семейный дом в Кенте перешел по наследству к Чарльзу, его брат построил себе жилье в миле от него.
Таким
Я же взлетела отнюдь не столь высоко. Из Лос-Анджелеса я не привезла в отчий дом ничего, кроме американской манеры одеваться, акцента, от которого постаралась как можно скорее избавиться, да трехлетнего опыта лихорадочной работы на американском коммерческом телевидении. Там я проходила диковатую стажировку в должности ассистента продюсера небольшой компании, величаво именовавшей себя не иначе как "Саншайн Телевижн Инкорпорейтед" - очевидно, от блаженного неведения того факта, что ее, как и большинство других аналогичных компаний, обычно называли по одним лишь инициалам - С. Т. Инк.
И вот мы снова оказались вместе, мой кузен и я, причем оба без видимых усилий вернулись к тем отношениям, которые связывали нас в прошлом. И дело здесь заключалось не в том, что мы, подобно нашим отцам, почти всю жизнь оставались неразлучными, ибо подобное было попросту невозможно.
Нас с такой легкостью связывало и влекло друг к другу, как ни парадоксально это звучит, своего рода взаимное отвержение. Каждый из нас признавал - и уважал - за другим право на подобное неприятие. Это позволяло с терпимостью и даже некоторым юмором относиться к старой и затасканной до дыр семейной байке насчет нашей помолвки и "подходящего брака", который позволил бы Чарльзу без излишних юридических осложнений укрепить свои позиции в отчем доме и в лучших традициях нашей династии сохранить контроль над состоянием семьи.
Мы никогда не знали - и нам не позволялось этого знать - была ли эта идея чем-то большим, чем утка. Я слышала, как мой отец утверждал, что взятые порознь возможности членов семьи выглядели бы весьма плачевно, тогда как, объединенные, они обрели бы жизненную силу; дядя Чарльз же в тон ему заявлял, что, поскольку моя мать была и есть отчасти ирландка, мать Чарльза - полуавстрийка-полурусская, а его бабка по отцу - француженка, здоровье клана ничуть не пострадает, если между нами установятся более тесные отношения, нежели обычные отношения между просто троюродными братом и сестрой. Среди наших многочисленных предков были также представители польской, еврейской, датской и немецкой кровей, хотя сами себя мы считали чистокровными англичанами, что, впрочем, было вполне справедливо.
Для нас с Чарльзом,
Увлечения наши были краткими и практически всегда заканчивались одинаково. Раньше или позже та или иная девушка предпринимала попытки претендовать на определенные права в отношении Чарльза, после чего она тут же исчезала с его горизонта. Или, наоборот, предмет моих воздыханий вдруг почему-то начинал терять былой лоск, да и Чарльз вдобавок сказанет по его адресу нечто менее чем простительное - я сразу же взвивалась, неистово протестовала, но потом начинала смеяться и соглашалась с ним, и наша жизнь возвращалась в прежнюю колею.
Да и родители каждого из нас всегда старались относиться к нам с искренней любовью, играли первую скрипку во всех наших взаимоотношениях, давали нам деньги, выслушивали все, что заслуживало внимания, забывая про все остальное, и происходило это, пожалуй, потому, что им хотелось освободиться от нас в не меньшей степени, чем нам от них. Результатом подобной политики стало то, что время от времени мы, подобно домашним пчелам, возвращались в семейный улей, отчего все снова чувствовали себя по-настоящему счастливыми.
Возможно, родители более отчетливо, нежели мы с Чарльзом, осознавали изначальную надежность и безопасность нашего бытия, а потому и к его неугомонности, и к моей нерешительности относились лишь как к отдаленному шуму прибоя, доносящемуся со стороны гавани. Как знать, может, сквозь все это им виделся и неизбежный финал подобного существования?
Но сейчас мы будто снова оказались в начале нашего пути. Молодой араб в белых одеждах принес поднос, на котором стояли украшенный причудливым чеканным орнаментом медный сосуд и две маленькие голубые чашки. Все это он поставил на столик передо мной, что-то сказал Чарльзу и вышел. Кузен быстро поднялся по ступенькам в диван и сел рядом со мной.
– Он говорит, что Бена до вечера не будет. Ну, наливай.
– А матери его тоже нет?
– Его мать умерла. В доме всем заправляет сестра отца, но сейчас она, как здесь принято выражаться, временно отошла от дел. Нет, она живет не в гареме, а потому не смотри на меня с таким любопытством и надеждой; просто предается длительному отдыху и до обеда не выйдет. Закуришь?
– Не сейчас. Вообще-то я курю мало, так, изредка, да и то лишь чтобы, как говорится, произвести эффект. Глупо, конечно. Боже праведный, что это у тебя? Гашиш или еще что-нибудь эдакое?
– Нет, просто абсолютно безобидные египетские сигареты. Вид у них, правда, страшноватый. Ну, рассказывай, чем все это время занималась?
Он принял из моих рук чашку с крепким кофе и, откинувшись на подушки, стал с нетерпением ждать рассказа.
Четыре года слухов - вполне достаточный срок, чтобы хоть за, что-то зацепиться, а письма писать ни он, ни я не любили. Пожалуй, прошло больше часа, солнце сместилось к западу, оставив полдвора в тени, когда мой кузен потянулся, затушил еще одну египетскую сигарету и сказал: