Гонец
Шрифт:
Бросив дома, они уходили с семьями в чрево гор и в глубь степи, в города-крепости — Аулие-ата, Сайрам, Туркестан, Ташкент.
Манай в ту пору увел свои аулы в глубокие ущелья Джунгарии. Он верил тогда, что джунгар прогонят. Надо было только переждать.
Но передовые отряды Шона-Доба уже свободно рыскали по аулам Среднего жуза. Все больше людей попадало к ним в плен. Сотники джунгар везли свою добычу к тысячникам. Тысячники — к шатру своего повелителя. Несметные стада, тысячи рабов и рабынь гнали победители к своему верховному вождю Цевену Рабдану, а тот одаривал ими маньчжурских князей и китайских полководцев. Девушек, отобранных
Но ни богатства, захваченные в аулах и городах казахов, ни первые победы не принесли спокойствия в ставку Шона-Доба. Ни одного дня он не мог почувствовать себя спокойным на завоеванной земле. Повсюду, днем и ночью, то тут, то там неожиданно появлялись мстители. Они были беспощадны. В одиночку, десятками, сотнями они врывались в станы джунгар и своим безумством, неистовостью сеяли страх в сердцах пришельцев.
Они наносили глубокие раны по флангам растянувшейся конницы, появлялись внезапно, словно привидения, и не было от них защиты, не было покоя. Точно так же когда-то в древности их предок Спитамен рвал в клочья конные отряды Искандера Двурогого [9] и заставил его повернуть вспять.
9
Александр Македонский.
Много раз отряды Галдана Церена и Шона-Добы окружали сарбазов Жанатая, но самого батыра им так и не удалось убить или взять в плен. С сотней отчаянных жигитов Жанатай, как нож в масло, легко вклинивался в лагерь джунгар, перерезал, закалывал многих и, осыпав стрелами, каким-то чудом вырывался из самого плотного кольца…
Настал конец лета. Близились холодные дожди. Шона-Доба созвал на совет всех своих военачальников. Настал момент последнего решающего удара.
Шона-Доба решил, собрав в единый кулак всю конницу, нанести удары по городам казахов, сравнять о землей Сайрам, Туркестан, Чимкент и захватить Ташкент и укрепиться там на зиму, окружив город рвом и выставив свои пушки.
Но отяжеленные добычей, уставшие от бесконечных тревог вожди туменов молчали. Им хотелось скорее убраться из этой проклятой страны, скорее доставить домой награбленное, угнать своих рабов и рабынь. Хитрый Цевен Рабдан, поняв бессмысленность затеи своих сыновей, прислал гонца. Он звал их домой, чтоб достойно отпраздновать первую победу.
Отяжеленный трофеями Шона-Доба повернул коня назад. Он покорился мудрости отца. Нужно сохранить силы для будущего лета, чтобы вновь ворваться в эту степь и навсегда покорить ее города и аулы, навсегда овладеть несметными табунами коней.
Когда полчища джунгар, оставив позади дымящиеся степи и разоренные аулы Великого жуза, угоняя пленных, уходили в пределы своих земель, в долине Тентека случилось непредвиденное: в безлунную ночь невесть откуда вновь появились сотни Жанатая. Они перебили тысячу наемников, освободили пленных и угнали лучших коней. Это был жестокий удар. Шона-Доба не смог повернуть назад свое огромное, спешащее домой войско.
Не переставая лил дождь.
Потом пошел снег, а потом сразу же наступили непривычные для здешних мест ранние
Аулы, не успевшие опомниться от нашествия джунгар, не успевшие добраться до зимних стоянок, не успевшие оплакать погибших в битвах и угнанных в плен сынов и дочерей, так и остались на дорогах.
Не было корма для уцелевшего скота, не доставало дров для костра, не хватало сил для того, чтобы перебраться в места потеплее. Это была жестокая, еще ни разу ни одним из стариков не испытанная зима. Словно раскрылось холодное чрево небес, и мороз все снега обрушил на землю казахов.
Вьюга, вьюга без конца — жуткий вой стлался над степью. Будто все голодные волки собрались на казахской земле и слили свои голоса со стоном и плачем людей.
Но волки были сыты. Умирали люди — в шалашах, в юртах и на дорогах. Погибал скот.
Наверное, никто и никогда на земле не знал такого страшного джута! Джут помог джунгарам осилить Казахию! Стон несся по всей казахской земле от Алтая до Едиля. Умирала великая Казахия. Умирал народ, проклиная всех богов, выдуманных людьми, проклиная небо и землю.
Долго, мучительно долго длилась эта зима. Даже тогда, когда пригрело солнце, когда растаял снег, земля не изменила своего цвета. Она осталась такой же белой, как прежде. Но теперь она белела от костей. По дорогам, меся весеннюю грязь, плелись обросшие, костлявые калеки в лохмотьях. Калеки с отмороженными ногами. Уроды без рук, без ушей, без носа. Люди словно выходили со дна ада.
Это был конец окутанного трауром, самого тяжкого во всей истории казахов года. Года, о котором народ потом сложит сотни печальных песен и назовет его «Актабан шубырынды» — «Годом Великих бедствий». Он, этот год, длился от науруза до науруза.
Никто не знает, никто не считал, сколько погибло тогда казахов.
— Если было десять в семье, то в живых осталось двое, если было семь, то остался один, — беспристрастно уточнил узункулак.
— В аулах казахов не осталось ни детей, ни скота, — пели седые акыны степи. — Аллах невзлюбил казахов, опустела степь. Сколько лет еще надо прожить, чтобы вновь заселить ее как прежде, — вздыхали старики.
А над степью, умножая тоску, тихо и скорбно неслись песни, одна печальнее другой…
Что за время? Время тоски… Время тяжких испытаний…
Что за время? Время смут и унижений… Время безвластья и раздоров… Будьте прокляты, ханы!
Что за время? Народ, как стадо, бежит от врага, и пылью окутана степь, словно январской метелью.
Что за время? Время безвластья и страха…
Родина, родные остались позади. Лишь слезы, лишь слезы застилают глаза…
Вернется ли счастье народу, вернется ли прошлое единство? Скажите нам, батыры…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
— Если суждено погибнуть всему нашему роду, о аллах всемогущий, срази меня сегодня, до заката этого жестокого солнца, — невольно вырвалось из уст Маная, когда он от встречного гонца услышал весть о том, что полчища джунгар прошли через Каратау и, уничтожив все аулы, которые ютились там, вошли в Туркестан и Ташкент. — Будь ты проклят, аллах! — застонал Манай. Он крепко сжал камчу и оглянулся назад, еще не поняв сам, сказал ли он эти слова вслух или только подумал.