Good night, Джези
Шрифт:
Мы оба выпили.
— Никакая это не дуэль, понимаешь, это самоубийство. Он знает, что она никогда, никогда в жизни его не полюбит, а раз так, ему вообще больше жить не хочется.
— Возможно, — сказал я. — Ну и что?
— Ну и то, что, подозреваю, Захар придумал что-то вроде этого и нарочно дело с лопатами завалил… Понимаешь, лопаты эти пришли морским путем из Москвы, и были они не столько из стали, сколько из обогащенного урана. И он умышленно завалил все дело, донес или еще как-то, потому что хотел, чтоб его прикончили. Потому что знал, что ни она ему не простит, ни он ей. Хотя оба не виноваты. Так я считаю. А ты как думаешь?
— Возможно, и так, — сказал я. — Но ты, Рышек, романтик.
—
Мы оба выпили, и я попытался встать, но упал. Потолок кружился, а зал пел. Белоруски подхватили меня под руки.
Два съемочных дня на Манхэттене (день, пленэр)
Джези и Харрис идут по Пятьдесят восьмой улице. Только что появилась статья в «Village Voice», на первой полосе огромные буквы: «Jerzy Kosinki’s tainted words» (что-то вроде «слова с душком или с гнильцой» и, вероятно, одновременно намек на «Painted Bird» [49] ). Газета выставлена во всех киосках. Джези и Харрис проходят мимо витрины книжного магазина «Coliseum» как раз в ту минуту, когда продавец убирает с нее книги Косинского.
49
«Раскрашенная птица».
— Идиот. — Харрис пожимает плечами. — Кретин. Именно сейчас продажа пойдет вверх. Спокуха, Джези. Переходим в контратаку. Издательство уже отправило письмо в газету. Кое-кто из твоих редакторов считает, что журналисты использовали их в своих сомнительных целях. Ну, я побежал. У меня встреча в ПЕН-клубе. Потом сразу же позвоню. Держись и ничего не бойся. Увидишь, мы с тобой еще на этом заработаем.
Джези входит в квартиру. За окном, как всегда, мигает «American Airlines». Джези в кабинете проверяет сообщения на автоответчике. Все от журналистов и одно от Маши; пленка заполнена до отказа. Включает телевизор без звука. На одном из каналов видит свое лицо и газету со статьей. Достает таблетки. Глотает одну, потом, подумав, еще одну, запивает виски. Смотрит на себя на экране. Садится за письменный стол, начинает печатать на пишущей машинке. Через минуту вытаскивает страницу, перечитывает, рвет. Вставляет другую, печатает, эту не выкидывает. Проходя через living room, бросает сакраментальное:
— Спокойной ночи.
Из-за портьеры выходит высокая красивая женщина, удивительно похожая на его мать. А может, это она? Так, во всяком случае, кажется Джези. Они обнимаются. Он как ребенок прячет голову у нее на груди.
Она.Я с тобой, малыш.
Джези.Я ухожу.
Она.Помни, я всегда буду тебя любить.
Логорея
На углу Шестой авеню и Пятьдесят седьмой улицы все было как всегда. Он поздоровался с девушками, они ничего не знали о его бедах, да их это и не интересовало. Кармен охотно согласилась пойти в клуб. Но перед самым входом он дал ей две сотни и пошел дальше один.
Было душно и влажно. Он расстегнул рубашку, потом снял галстук и пиджак. Желтовато-свинцовые тучи над Гудзоном заглатывала чернота; со стороны Нью-Джерси надвигалась гроза. Он перешел хайвэй и зашагал по широкому каменному пирсу, одному из нескольких, выдающихся далеко в реку. Там было безлюдно, разве что промелькнуло несколько бесприютных теней, поспешающих в сторону города и света. Из огромного спортивного комплекса неподалеку доносился приглушенный стук мячей для гольфа.
Он дошел до конца пирса и долго с отвращением смотрел на воду. Почти черная, она уносила в океан пустую бутылку и
Он содрогнулся и повернул обратно.
Полил дождь. Не просто полил — с неба обрушился водопад. Потом сверкнуло и прикатил запоздавший гром. Мгновенно промокшая рубашка прилипла к телу, а в туфлях захлюпало. К счастью, он был уже на другой стороне хайвэя. Свернул пиджак и прижал к груди.
Первый бар, до которого он добрался, был длинный, темный, неприглядный, кондиционер не справлялся, пахло пивом, пылью и потом. Больше всего света давала висящая над бильярдным столом лампа. Двое чернокожих попеременно склонялись над вытертым зеленым сукном. На столике рядом громоздились пустые бутылки из-под «Будвайзера». В дальнем углу пила пиво смешанная черно-белая компания. Он быстро заказал водку с тоником, выпил залпом, в тесном туалете снял рубашку. Вытерся бумажным полотенцем, на минутку подставил рубашку под струю теплого воздуха из сушилки для рук. Чуточку помогло. У стойки попросил воды, из верхнего кармана пиджака достал пакетик, который полчаса назад продала ему Кармен. Порошок был влажный, он запил водой расползающуюся во рту белую массу и заказал еще порцию водки с тоником.
На экранах телевизоров, подвешенных над баром, сталкивались огромные тела баскетболистов.
— «New York Knicks» и «LA Lakers», — объяснил бритый наголо белый бармен. — «Lakers» их делают. — Ткнул пальцем в пожелтевшую фотографию в рамке на стене. — Джек Демпси [50] вроде бы пил здесь когда-то. Если это не подделка. — Пожал плечами и, не спросивши, до краев наполнил стакан.
Из глубины бара выплыла белая женщина. Большая грудь, ярко накрашенный рот, печальные глаза.
50
Джек Демпси («Костолом из Манассы», 1895–1983) — американский боксер-профессионал, чемпион мира в супертяжелом весе.
— Извините, я живу тут, рядом. Если желаете, я беру всего пятьдесят долларов, а деньги мне нужны на операцию.
Бармен посмотрел вопросительно, но, видя, что Джези не реагирует, тихо бросил:
— Отвянь, Дженни, клиента мне спугнешь.
Женщина послушно повернулась и исчезла в клубах дыма. Джези потрогал пальцами лоб: горячий, — испугался, что заболевает, рубашка немного согревала, но по спине пробежала дрожь.
— Привет, еврей, думал, спрячешься? Не бывать тому — ни при жизни, ни еще долго потом.
Рядом сидел и располагающе улыбался мужчина в сером пээнэровском костюме. С виду моложе Джези на добрых тридцать лет, светлые волосы лежат ровными волнами. То самое лицо, которое мелькнуло перед капотом «бьюика», значит, это Валентий из Сандомежа… или не он? Странное лицо, будто слепленное из нескольких, вылезающих одно из-под другого.
— А, это ты был в телефонной будке. — Джези тоже улыбнулся вполне дружелюбно.
— Конечно, я, ты ведь и не сомневался. Хорошо я подделываю французский акцент? Угостишь? Понимаешь, временные трудности с баблом, ничего страшного, но приходится экономить.
— Тебя — с удовольствием.
Джези заказывает водку с тоником, расплачивается, сдачу оставляет на стойке.
— Водка с тоником? Чудесно, уж и не знаю, как тебя благодарить. — Отпивает несколько глотков. — Все-таки ты славный малый. Нью-Йорк — дорогой город, не забыл, небось, сколько пришлось намучиться, пока добрался до вершины и встал там на все четыре копыта, ты же совершил невозможное, немыслимое… Чего кривишься, знаешь ведь, я за тебя горой, — смотрит укоризненно, — а ты меня удавить хотел. А раз чуть не переехал, кстати, ездишь ты как псих. Ладно, неважно, сам знаешь, не умею я на тебя сердиться.