Гора Орлиная
Шрифт:
— Я тоже по разным дорожкам не бегаю, — сердилась Надя.
— Погоди, погоди, — хватая ее за руку, успокаивала Фаня. — С чего мы начали? Как бы нам не поругаться с тобой. С чего же начали мы? Как две бабы сойдутся, так непременно поругаются…
— Я не ругаюсь, — хмурилась Надя.
— И я тоже не ругаюсь, я ведь только сказала, только спросила, замуж когда? А ты говоришь…
— Соберусь — приглашу на свадьбу…
— Не сердись на меня, елочка, и адрес запиши… приходи в гости. Егоров мой — человек гостеприимный. Может, я тебе когда и понадоблюсь… теперь
— Фаня!
— Ладно, не сердись, не буду… Я к тебе забегу.
— Давно следовало, а то как вышла замуж, так с тех пор и глаз не кажешь…
От этой встречи на душе стало еще хуже. Сомнение росло и росло. А тут еще случилось то, чего Надя так боялась. Несколько дней она не говорила об этом Плетневу, но потом, когда поняла, что, к сожалению, не ошиблась, сказала:
— Вася, я, кажется… ты понимаешь?
Плетнев понял, обеспокоенно начал расспрашивать. Он удивился тому, что это случилось, а она удивилась тому, что это так его встревожило. Да, это его встревожило. Он, если бы и хотел, не смог бы скрыть тревоги.
— Что же теперь делать?
— Я не знаю, — растерянно проговорила Надя. — Не знаю, — повторила она и усмехнулась, рассматривая свои руки.
Плетнев взял ее за руки, просяще заглядывая в глаза, сказал:
— Наденька, нам пока трудно будет с ним. Я совсем не думал об этом. Он будет мешать нам… Ты меня понимаешь?
— Но ведь он же наш.
— А разве я отрицаю?! — воскликнул Плетнев. — У нас могут быть и другие дети, но это после. Я представлял себе все по-другому.
— Как же? — все с той же спасительной для нее усмешкой спросила Надя и высвободила руки.
Плетнев отпустил ее, решительно заговорил:
— Ты должна учиться… без этого не может быть настоящей семьи, не может быть общности интересов. А ребенок помешает.
— Я справилась бы… — нерешительно произнесла Надя.
— Ты говоришь о курсах? — спросил Плетнев. — Наденька, разве же это учеба? Это только подступы к ней. Я хочу, чтобы ты окончила институт и после этого мы смогли бы жить вместе. А что эти курсы? Вон Леонов окончил техникум…
— Хорошо, — прервала его Надя. — Я подумаю. До свиданья.
Обида мешала ей говорить.
Наде казалось, что на следующий день Плетнев не придет ее встретить. Но он пришел. Он был, как всегда, ласков и долго не решался спросить, что же решила Надя.
— Я не успела еще подумать, — ответила она. — Странно, ты так испугался.
— Надя, ты сама не сознаешь, что говоришь. Ты неразумная!
— А ты просто трус!
Глаза ее сверкнули, яснее обозначились брови, лицо вытянулось, потемнело, и презрение засквозило в нем.
Плетнев хотел резко повернуться на каблуках, как сделал бы в обществе мужчины, но, вспомнив, что перед ним женщина, и женщина близкая, улыбнулся снисходительной, горьковатой улыбкой, так хорошо выражавшей превосходство и в то же время сожаление.
Если бы в эту минуту Плетнев уступил ей, она сдалась бы, признала бы его правоту… Как-то еще в школе Надя увлеклась рисованием. Но матери показалось, что это вовсе не женское дело. Надя не послушалась и стала рисовать
Прошло несколько дней. Плетнев не появлялся. Надя и негодовала и жалела его. Мужчина, сильный и умный человек, испугался! В этой жалости было и презрение и женская теплота. Все-таки многое сблизило их. Надя порою сама себя не могла понять. Она ждала его, хотела видеть, чтобы упрекать, сердиться, спрашивать с усмешкой, в который раз: как же быть? Спрашивать и надеяться, а вдруг согласится, а вдруг поймет, что ничего страшного нет. Но Плетнев не приходил. Может быть, он заболел? Она решила пойти к нему…
До подъезда шла медленно, а по ступенькам взбежала быстро, чтобы не терять решимости, смелости, уверенности в себе. Дверь открыла соседская девочка и сказала, что дядя Вася дома.
— Он не болен?
— Нисколечко.
Увидев ее, Плетнев спросил, с надеждой глядя в лицо:
— Уже, да?
Надя не поняла сначала, потом краска прилила к ее лицу, оно потемнело, как в прошлый раз, и она едва выговорила:
— Еще нет, но я это сделаю!
Плетнев не понял угрозы и на всякий случай решил промолчать. Надя хлопнула дверью…
Мучительно стыдно было идти в завком, чтобы взять нужную справку, стыдно и очень больно было в больнице, обидно и тяжело было лежать опустошенной, всеми забытой, в большой и неуютной палате, где столько крика и крови…
Плетнев не приходил.
Если бы он оказался больным, если бы встретил ее с лаской и любовью, она все равно сделала бы это, но они остались бы вместе, — было бы так, как хотел он. А теперь будет совсем по-другому: она пошла на то, что он советовал ей, но вместе они не будут. Вместе им, видно, не бывать… Он мог бы прийти, но не идет. Забыл о ней, оставил одну в такое время…
Лежа на койке, она всякий раз встречала сестру взглядом ожидания, но не было ей ни записки, ни передачи. И лишь вечером, перед тем, как зажечь огонь в палате, сестра подошла к ней и с улыбкой сказала:
— К вам пришли…
— Кто?
— Он, должно быть… Спрашивал о здоровье.
— А ничего не написал? — розовея и сдерживая улыбку, спросила Надя.
— Нет. Спросил, где ваше окно. Я, говорит, загляну. Ну, я показала… Вы чуток приподнимитесь и увидите, — сказала сестра и помогла Наде приподняться. — Ох, мужики эти!..