ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён
Шрифт:
Это – стоик [2] . Это одновременно предмет и подражания, и отторжения, и непонимания. А стоик движется, он ничего не ищет, он что-то изначально знает, он даже не уверен в чём-то, – он преисполнен. Он миновал всё “оспокоившееся” скопище и, будто незаметив незримого раздела тепла и холода, спокойствия и движения, вновь вобрал в себя дыхание стрима. И оно нашлось, сначала предвкушением и вот уже – ощущением. Стрим звал. Туда. Вперёд. К далёкой противоположности “благополучного недвижения”.
2
стоик –
И вот оно новое начало – откуда-то сверху, стремительно сбегающий в «спокойствие» ручеёк. Невозможно, да и нет сил, проникнуть в его непреодолимый бег. Но не силы физические двигают стоика, не борьба мышц. Его двигает обретённый им дух. У него нет опоры ни справа, ни слева, ни сверху, ни снизу. В этом потоке нет вообще никого. Здесь только стоик и его вера, она и ведёт его и хранит его. А стрим взбирается всё выше и выше… и вот он уже чередуется с водопадами.
Ещё мгновение и стрим превращается в прямой, как луч света поток, устремившийся к солнцу. Стоик промчался по водной дорожке и, добежав до самого солнца, ярко вспыхнул и, растворившись в этом неиссякаемом свете, усилил его безудержное всепобеждающее сияние.
Спокойная гладь, безразличная в своём большинстве, лишь недолго полюбовавшись этим божественным сиянием, продолжала свою неторопливую бесцельную суету.
Стремительный световой поток, соединивший было спокойную гладь с ярким сиянием, – иссяк. Он не мог обходиться без стоика, он приготовился его ждать… нового стоика, который пробирался в преодолении себя где-то пока ещё там – внизу. И этот новый стоик не мог не возникнуть. В нём, не понимая того, нуждалось и спокойное благополучие. Ведь благословенный солнечный стрим водворяет в изнеженную презрительность очищение, высвечивает и делает зримой её скверну. В некоторых соринках этот световой поток пробуждает необходимость осмысления происходящего в затхлом спокойствии и, преодолевая в себе беспечную праздность, они вдохновляются от стоиков к движению…
И так – день за днём. Неиссякаемая река – бесконечное время – неразрушаемая гора.
И нет одновременного смысла для всех сразу, есть лишь смысл для каждого в отдельности. А общая большая река – это отдельная река каждого, а гора, зримо доступная всем, достижима не всякому, и лишь стоики способны взойти по этой реке до самой её вершины – горы, соединяющейся со светилом.
ГОРА РЕКА – в этом вся бесконечность времени, в этом весь смысл и вся бессмыслица движения – одновременно и к цели и бесцельно. Вся философия жизни не может уложиться только в философию реки, либо только в философию горы.
ГОРА РЕКА приоткрывает смысл течения бесконечного времени. Конечность реки и устремление горы – к бесконечности мысли в бесконечном времени.
Что есть правда? Их столько, сколько капелек в реке. Что есть цель? Их столько, сколько струек в потоке. Каждый волен и свободен в своём выборе, но не всякий готов к ответственности за выбор. ГОРА РЕКА заставляет сделать свой осознанный выбор, она даёт возможность понять, увидеть и положить для себя цель.
ГОРА РЕКА – это источник жизни и духа, а каждый волен и способен свершить лишь то, к чему он отыщет в себе силы. Немногие способны стать стоиками, но многие могут найти в себе силы для противления подлости, лицемерию и злобе. Всякий приходит в этот океан судеб, наделённым свободой выбора и всякий делает этот выбор, с которым он и поплывёт своей индивидуальной конечной рекой.
ГОРА РЕКА не позволит
ГОРА РЕКА – это вместилище судеб и одновременно… летопись…
Горе тому, кто пятится… Рак только думает, что он движется вперёд, но на самом деле – он постоянно смотрит назад. ГОРЕ РАКА…
Летопись необязательных времён
Нет настолько похожих друг на друга людей, чтобы они одинаково совершали ритуал первого глотка утреннего кофе и, при этом, думали бы об одном и том же или были бы одинаково беспечны. Поэтому, никому из читателей не следует примерять к себе героев книги – они лишь вымысел автора, а их жизненные истории позволяют понять события, происходившие в стране.
1
Об этом времени сказал один зэка:
«Смерть стала роскошью
смерть стала сверхудобством»
А чем же стала жизнь?
Растленьем языка?
Иль похотью души?
Иль разума холопством?
Дальневосточное управление лагерей (ДальЛаг). Край скоротечной жизни – в шахтных забоях, с кайлом и тачкой на отсыпке колымского тракта, в стылых лагерных бараках, на разводах под прикладами конвоя и захлёбным лаем, натасканных на зэка собак. Природа словно застыла в постоянной суровости от нескончаемого холода и повсеместно вбитых в неё деревянных колов. Как недолга жизнь свезённых сюда людей, так же быстро рушатся и отметины их безымянной смерти. Частокол деревянных «обелисков», добежав до средины сопки, в короткое время рушится на землю, превращаясь в дрова для жарких буржуек ВОХРы. И, ничуть не медля, новые колья снова хаотично разгоняются от колючей проволоки лагеря вверх по склону.
Земля, сколько же ещё ты сможешь принять лишённых жизни тел? Когда закончится этот круговорот зловещих меток?.. Но нет ответа… она лишь вместилище, покорное воле кровавых убийц…
Неласковое сизое небо рассыпает из себя колючий снег, а негодующий ветер заметает по самые верхушки следы человеческой ненависти к жизни…
Но вот и весна. Выжившие зэка собирают по склону просохшие за зиму «обелиски» и стаскивают их к казарме. Счастливчикам удаётся “обронить” несколько кольев у своего барака, чтобы потом запрятать их на нарах и хранить… до наступления новой скорой зимы.
Кому-то посчастливится пережить суровые голодные стужи, а кто-то протянет и весь назначенный «тройкой» срок… ДальЛаг об этом не задумывается. Там не принято мечтать. Там надо выживать ежедневно – это и следует считать жизнью…
Мика Карьялайнен выжил. Его арестовали сразу после оккупации Карелии советскими войсками. Потом Мика был этапирован в Ленинград – в расстрельную тюрьму «Матросы», где трибунал осудил его по статье 74 «Не вооружённое сопротивление советской власти».
Недостаточно хорошо зная русский язык, Мика Карьялайнен “на приговоре” уяснил для себя лишь то, что он теперь советский гражданин и осуждён на десять лет лагерей и десять лет поражения в правах.
Большое хозяйство (пять коров, три лошади, два десятка кур и десяток гусей), которое было у родителей Мика, новые власти реквизировали в колхоз. Их огромный карельский дом сгорел, когда отец и мать Мика пытались не дать увести со двора скотину. Родители Мика и сами погибли на этом пожаре вместе с годовалым жеребчиком.