Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот
Шрифт:
Просто чудо: если влупить эти инверсии безо всяких обоснований, выйдет некое достаточное условие, на которое Сабуров затратил когда-то целые сундуки изобретательности. Друзья долго с выражением тупого восторга таращились на достаточное условие, покуда из ванной римским патрицием не явился доцент в махровой простыне.
Не успел доцент забраться под одеяло, как снова постучались. Баскак, едва поздоровавшись, подсел к журнальному столику, раскрыл блокнот, выданный всем участникам, и принялся писать. Сабуров поторапливал: ведь общий метод у тебя такой-то и такой-то, верно?
– Верно, -
Баскак быстро набрасывал схему доказательства - и такая ревность пронзила Сабурова: ведь был в двух шагах, идиотина!..
– Великолепно!
– еле выговорил Сабуров.
– Теоретически это, собственно, уже решение. Но вот как в реализации...
Тут Сабурову пришлось испытать новое потрясение: за эти несколько месяцев баскак нагромоздил такие горы конкретных формул, вычислительных программ!.. Бутылка, брошенная Сабуровым в океан, попала в руки, о которых можно было только мечтать. И восхищение в его душе очистилось от мутного яда ревности.
При этом баскак гораздо больше походил на спортсмена, чем на священнослужителя: уж служить в пустом храме он ни за что бы не стал. Он хвастался напропалую: он выступал и у Глазырина (два часа не отпускали), и у Дроботова (стояли между рядов), и у Ключника (слушали разинув рот). Сабуров, любуясь стальной коронкой в глубине его рта, радовался за него чистейшей материнской радостью.
Наконец сосед Сабурова окончательно изнемог терпеть похмелье в чужом пиршестве и принялся злобно ворочаться, но нежная шведская мебель отвечала едва слышным призывным стоном.
Сабуров сумел заснуть лишь часов около четырех - восхитительная загадка обобщенных инверсий сшибалась в его мозгу с торжественными фанфарами на выход баск... хана-победителя.
В огромном фойе, в котором Сабуров сразу почувствовал себя маленьким человеком, окруженные толпой любимцев, своими хозяйскими манерами легко выделялись люди, наделенные правом давать добро. Из более рядовой публики отсутствием интереса к окружающим выделялись москвичи. Невыспавшийся Сабуров потешал Лиду, блюдя выражение лица, независимое до хулиганского: разбудивший его доцент поглядывал на него с натянутой улыбкой, полагая, что сабуровская непринужденность имеет какие-то более прочные основания, помимо предерзостного нрава. Колдуновская списочная команда держалась настороженной кучкой.
К Сабурову подскочил баскак - правда, здесь он оказался всего лишь нукером - и потащил представляться Крайнему. Лида проводила его горделивым, а доцент тоскующим взглядом.
Хотя В. М. Крайний ростом был не выше посредственного - брал осанистостью, - козалось, он возвышается в центре зала, а нукеры подводят под его руку все новых и новых, припадающих на оба колена, Сабуровых и Сидоровых. Крайний каждого встречал лучезарной улыбкой, и только при ближайшем изучении открывалась одна ее странная особенность: улыбка Крайнего показывала, что он рад не тому, а за того, кого к нему подводят.
– Всем-то нужен Крайний, - издали услышал благодушное воркование Василия Модестовича Сабуров.
– Даже в магазине только и слышишь: кто Крайний, где Крайний?
"Взрывы
– А, наш сибирский гость!
– приветствовал Крайний Сабурова.
Взрыв смеха.
– Как устроились, общежитием вас обеспечили?
– в вопросе таилась некая юмористическая соль.
– Гостиницей?..
– За границей эта каланча считалась бы общежитием.
Взрыв смеха. Крайний, щедрый, как всякий истинный талант, гнал волну за волной, пренебрегая тем, что и предыдущая могла еще служить и служить.
– А позавтракать успели? А вот Мурат Мансурович (нукер-баскак) уже дважды. Бедность легче переносится при хорошей зарплате, а голод - после хорошего приема пищи.
Взрыв смеха.
– Аппетит приходит во время еды, - смущенно пробормотал нукер.
– Значит, вам следует кушать бесконечно, - поймал его на слове Крайний, - поскольку каждая новая порция пищи будет пробуждать новый прилив аппетита, который, в свою очередь, будет стимулировать к новому приятию пищи, и так до бесконечности.
Да, корреспондент не солгал: смеялись все. Он не указал лишь, чему смеялись и почему смеялись. И как смеялись. Кое-кто - смущенно. Мурат Мансурович не столько смеялся, сколько багровел - можно считать, от сдерживаемого смеха. Молодой доктор, завлаб из отдела Крайнего, усмехался мефистофельски (он даже к Крайнему обращался с мефистофельским видом, но говорил при этом исключительно приятные вещи). А громче всех и чистосердечнее всех хохотали поминутно прибывавшие и убывавшие мимолетные приживалы вроде Сабурова. Отхохотав положенное, они непременно просили у Крайнего совета, чтобы приправить будущую статью искренней благодарностью В. М. Крайнему: любой рецензент поразмыслит, стоит ли спускать с цепи свою принципиальность.
Зеркала чужих мнений, в которые смотрелся Крайний, давно и хорошо потрудились над разрушением его личности: самый настоящий классик, теперь он с важным видом произносил банальности в уверенности, что направляет блуждающих во тьме на путь истины.
– Мне нужно повесить пальто на гладкую стену из исключительно твердого материала, - жаловался блуждающий.
– А вы вбейте гвоздь, - незамедлительно советовал Крайний.
– Да, это, конечно, гениальное решение, - уныло восторгался блуждающий.
– Но ни один гвоздь в эту стену не лезет...
– А вы подберите такой, чтобы влез. В науке следует отступать только для разбега.
Сабурова уже начинало коробить, но он все еще видел себя глазами Лиды и омского доцента: он как равный участвует в беседе с Крайним - пусть и колдуновская команда полюбуется.
– Наука дело жесткое, - желчно усмехнулся завлаб-Мефистофель.
– Если мне приходится рецензировать статью, я всегда стараюсь делать это жестко.
– Китайская газета "Цзинь-Пао", - не совсем шутя, сказал Сабуров, возвращала авторам рукописи примерно с таким сопровождением: преславный брат солнца и луны! Если бы я дерзнул напечатать столь возвышенное сочинение, то император повелел бы объявить его вечным образцом, и литература иссякла бы.