Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот
Шрифт:
Дом, в котором погорел старик, Сабуров постарался обойти стороной, только издали увидел окно, расписанное черными языками, и все в нем подобралось: и гвоздь надежно укрепился, и тик заработал с солдатской четкостью. Шурка сидел у стола в позе Кирибеевича на пиру Иоанна Грозного, пренебрежительно упираясь локтем в груду живописных альбомов. Не дождавшись вопроса, презрительно вывернул губы:
– Я теперь понял, что искусство не для Сидоровых!
Схватил свои "Популярные этюды о живописи", уже до половины исписанные
– Я понял - я эстет. У нас есть книжки эстетские?
– Не знаю... Оскар Уайльд какой-нибудь разве.
– Делом бы каким-нибудь занялся, - снизошел труженик Аркаша, сидящий над задачниками как бы уже не пятый день.
– Лучшее средство от мыслей наука.
Тоска сквозь мудрую повадку персонального пенсионера...
– А! слюнтявка... Главное - хорошая тусовка.
И снова всплыла новейшая Шуркина мания: Верхняя Мая, хипповский лагерь, братство и тусовка.
– Рассчитываешь где-то найти колонию добрых крыс?
Но капля сабуровского яда была превращена в пар, в ничто вновь вспыхнувшей страстью.
– А я, дурак, руку сигаретой прижигал, - Шурка продемонстрировал нежно-розовую круглую ранку. Постарался припомнить что-нибудь еще более радостное: - Я купил у кооперативщиков значок "Партия, дай порулить". А ночью на Квадрике металлисты повесили фашку на своих цепях, а фашки поймали металлиста, облили бензином и сожгли.
– Как бабка старая все враки собирает!
– вдруг взбеленился Аркаша. Маме показывай, какой ты храбрый!
Шурка, оскорбленный до глубины души, уже раскрыл рот, но, вспомнив, что отныне он эстет, принялся за розыски Оскара Уайльда, с коим и брякнулся к себе на тахту. Подтаскивая туда все новые и новые зачем-нибудь понадобившиеся ему предметы, он за полчаса превращал ее в волчье логово.
А Сабурову страстно захотелось чего-нибудь бессмертного-пребессмертного... Гомера, что ли? Из темных бездн Эреба напиться живой овечьей крови слетались души невест, малоопытных юношей, опытных старцев, бранных мужей в забрызганных кровью доспехах - всем одна участь, и невинным девушкам, и героям... Откуда же эти чертовы греки черпали силы и геройствовать, и пировать от души, прекрасно зная, что никто и ничем не купит спасения от этих темных бездн, где царю живется хуже, чем нищему поденщику? Вот она, сила несомненности!
В сущности, и он легко расстался бы с этим миром, где всем уже приелось читать, как великие поэты под дулом винтовок на четвереньках карабкаются по доске; страх ему внушают только гнусные гробы, оформленные как коробки для духов, с переливчатыми оборочками, да пошлейший похоронный комбинат, серебрящийся, как новогодняя елка. А долг перед детьми в эту минуту он ощущал примерно так же эмоционально, как долг перед Обществом трезвости.
Возник расстроенный Шурка.
–
– Ничего, читай. Эстетство требует жертв.
Когда вошла Наталья, Сабуров чуть не бросился к ней... спрятать в мягкое, в женское... но она была со всех сторон обложена костяными пластинами собственных государственных забот. Лицо желтое, безнадежное, какими верными друзьями они могли бы быть, если бы он не был обязан спать с нею! При той тоске, которая выедает его внутренности, супружеские обязанности были нелепы, как игра в классики. Любовь сквозь костяной панцирь...
– Ну, как дела?
– одолевая раздражение, спросил Сабуров.
– Нас переводят на хозрасчет...
Даже сквозь беспросветность прорвался смешок. Неужели все эти "хозрасчеты" в самом деле что-то означают? "На балансе"...
– Ну да, ну да, - глаза Натальи с готовностью наполнились слезами, все, что меня касается, только повод для смеха...
Спрятал в мягкое, в женское. И все же не выдержала, начала рассказывать - не успокоится, пока Он не отпустит ей грехи. Только чужое, чтимое мнение... Детей в этом смысле он оставил без наследства.
Наталья уже лет десять мечтала выбраться с барщины на оброк из-под Сударушкина, пришедшего к руководству Прогрессом через руководство банями, снабжением и культурой, ибо во главе каждого дела должен стоять Организатор - боярин или комиссар, не обязанный отличать ржаной колос от ячменного, - это дело холопское. Но вот началось сокращение аппарата - и чудо: вожделенное независимое подразделение было отсечено единым взмахом, и директором отсеченной части был назначен... правильно, Сударушкин.
– Они погибнут последними...
Сабуров словно получил по роже: видно, всегда будет по-ихнему!..
Наталья, увидев на его лице остервенелость вместо сочувствия, безнадежно махнула рукой:
– Да тебе же все равно...
– Мне все равно?! Да мне мой дом противен стал из-за твоих Сидоренок с Сидорушкиными! Хотел я иметь всего-то тридцать квадратных метров в целом мире, где не воняло бы ни Колдуновыми, ни Сидорушкиными...
– Ты, как всегда, верен себе. Сразу на себя переводишь. А мне, мне что делать?!
– Бежать, прятаться - пусть командуют пустыней!
– Но я не хочу, чтобы моя страна превращалась в пустыню! Дура я... Не рассказываешь вот, не рассказываешь...
– Не рассказываешь?! Да ты на физиономию свою полумертвую глянь, на вечные свои капли, таблетки!.. Ты что, думаешь, приятно жить в больнице?!
Наталья поспешно проскользнула в ванную, и тут же во всю мощь загудела вода - заглушить рыдания. У нее-то всегда есть выход... Впрочем, и у него он есть: когда тошнит, нужно не тянуть, а сунуть два пальца в горло. Но петля уж очень гадостна...