Горбун
Шрифт:
— Случайно.
— А почему не перезвонили?
— Я не помню, где записан ваш телефон.
Глаза горбуна были очень выразительными. Что именно они выражали, я до конца не поняла, но уж, во всяком случае, не одобрение.
— В телефонной книге, — ответил Дружинин.
Если телефон записан в книге, которая лежит на полочке в прихожей, то не найти его можно лишь при очень большом желании, а значит, мне оставалось изобразить дурочку или, как выразился бы такой любитель редкого жаргона, как мой сотрудник, "прикинуться шлангом".
— Разве у Иры есть телефонная книга? — удивлённо спросила я. — А я думала, она пользуется записной книжкой, которую носит с собой.
Горбун
— На будущее, если вы случайно с кем-нибудь прервёте разговор, то вспомните о телефонной книге, — посоветовал он.
Как же права героиня одной из русских писательниц, сказавшая: "Мужчины — тщеславные… А так… что с меня взять, если я глупая? Это от Бога". Вот и Дружинин счёл меня недогадливой и прямо-таки расцвёл от счастья. А скажи я ему прямо, что знала о телефонной книге, да забыла — и вмиг моё объяснение подвергнется сомнению и достижение превратится в проигрыш.
Я поглядела на горбуна и только сейчас обратила внимание, до чего он осунулся и похудел. Видно, нелегко всё-таки ему пришлось в погоне за мной.
— Телефон Петера вам нужен был… чтобы сообщить?
Я кивнула.
— Посмотрю, не записан ли он у Ирины, — пробормотал Дружинин, вставая и выходя в прихожую.
Вернулся он с телефонной книгой в руках и, сев на своё прежнее место, стал неспешно её листать.
— Нашёл, — сказал он наконец и протянул мне книгу, указывая пальцем на нужную запись.
Мне представились сегодняшняя прогулка с Петером, его предложение, мой ответ, наше многозначительное прощание. Первый порыв сожаления, что я отвергаю прекрасного человека, не узнав его ближе и не выяснив окончательно, не ошибаюсь ли я, отталкивая его руку, прошёл, и я уже с опаской думала о следующем его визите, неприятном из-за возможного ухаживания датчанина и страшном из-за причины, делавшей этот визит неотвратимым.
— Позвоните, пожалуйста, сами, — попросила я убийцу.
Взгляд горбуна, скользнувший по моему лицу, стал неожиданно острым.
— Вы не хотите с ним говорить? — осторожно спросил он.
Я нашла, что по каким-то неизвестным мне причинам ему было бы приятно узнать о моём нежелании разговаривать и встречаться с Петером, поэтому дала весьма убедительное объяснение.
— На своём английском я ничего не смогу ему объяснить, — сказала я. — Пожалуйста, позвоните вы.
Горбун молча вышел в прихожую.
Я не знала, в какую форму облечёт убийца весть о своём преступлении, но не стала умолять его быть тактичным, поскольку Петер не мог быть настолько близок с Нонной, чтобы его сразило неосторожное сообщение о её смерти. Но всё-таки, услышав голос Дружинина, объясняющегося на датском языке, я вышла из комнаты и неслышно подошла к нему. Он стоял ко мне спиной, не ожидая, что я захочу присоединиться к нему, иначе не предоставил бы для обозрения свой горб. А во мне, как это ни глупо, вновь шевельнулась жалость к этому человеку с исковерканным характером и судьбой. К несчастью, я не ограничилась безобидной жалостью. Горбун стоял ко мне таким образом, что, будь я карманником, мне не составило бы труда обчистить его карманы. Он даже руку поднял, что облегчило бы задачу вора. Лучше бы мне было вытащить его бумажник, а не сделать то, что я сделала. Я тихо подошла совсем близко к нему и сунула ключ ему в карман. Это оказалось совсем не сложно, ведь мне не приходилось лезть к нему в карман рукой. Надеюсь, что моё временное помешательство, вызвавшее этот странный поступок, объяснялось чем-то другим, а не тем, что можно было бы назвать пособничеством преступнику. До сих пор не могу понять, как я
Я отступила на шаг. Мысленно я ломала руки и рвала на голове волосы, но внешне мне приходилось следить за собой, чтобы ничем не выдать овладевшего мной отчаяния, непонятного и недоступного для других.
Услышав за спиной шорох, Дружинин резко обернулся, увидел меня и постарался встать так, чтобы его горб был наименее заметен. Он продолжал слушать и о чём-то говорить, но взглядом не отрывался от моего лица и думал, наверное, в это время, что, если бы на кухне не хозяйничал его дядя, а за дверью не дежурил полицейский, словом, если бы не было свидетелей, мой труп уже лежал бы у его ног.
— Жанна, вам надо сесть, вы очень бледны, — сказал он, кладя трубку и подходя ко мне.
Я и опомниться не успела, а горбун уже вёл меня обратно в комнату, бережно поддерживая, словно умирающую. Он усадил меня в кресло, а сам опустился возле меня на стул. Меня интересовало, как отреагировал на жуткое известие Петер, и что он думает делать, но, пока я собиралась задать вопрос, меня опередили.
— Как же она оказалась убита? — прошептал убийца скорее самому себе, чем мне.
— Из-за косынки, — ответила я. — У неё на голове была косынка, и поэтому её перепутали со мной.
Горбун посмотрел на меня с интересом.
— Вы уже поняли, что в опасности именно вы, а не Ирина? — спросил он с сожалением.
Да и как ему не сожалеть! Ни о чём не подозревающую жертву всегда легче подкараулить, чем настороженную и готовую дать отпор. Однако, если бы он охотился только за мной, он не сделал бы ту попытку влезть к Ире в окно, которая дала моей подруге возможность его увидеть и своими глазами убедиться, что преступник именно он.
— Ире тоже грозит опасность, — сказала я.
Это походило на игру, где преступник и жертва спокойно обсуждают совершённые и намечавшиеся убийства.
Вместо ответа горбун покачал головой и после продолжительного молчания глухо произнёс:
— Я совершил много ошибок.
Если он ждал сочувствия, то тщетно. Он убил незнакомую девушку, своего близкого друга и женщину, от которой исходило лишь добро и ласка, сделав это непреднамеренно, потому что их место должны были занять я и Ира, а может, я или Ира. Может быть он раскаивался, но исправить содеянное было невозможно, а в ближайшей перспективе цепь убийств должна была прерваться на мне и, наверное, Ире, если он всё ещё жаждет ей отомстить.
Я не знала, что говорить, но, к счастью, в гостиную вошёл мистер Чарльз и своим появлением вывел меня из затруднительного положения. Он принёс кофейник, чашки и бутерброды, поставил поднос на стол, деловито разлил всем кофе и, не успела я опомниться, как передо мной оказалась чашка и тарелка. Чего мне совсем не хотелось, так это есть. Даже сделать несколько глотков мне казалось немыслимым.
— Вам необходимо поесть, Жанна, — ласково убеждал меня Дружинин.
— Спасибо, я не хочу. Я, правда, не хочу, — попыталась я отказаться, но не тут-то было.