Горбун
Шрифт:
— Нет. Какой ключ?
— It does not matter. I have got another key.
У него был другой ключ, а при необходимости он мог сменить замок, но на свете не было другой Нонны и заменить её никто не сможет.
— Жанна, вы плачете? — раздался встревоженный голос горбуна. — Что произошло?
Если у него оставалась хоть крупица совести, то его должно ужаснуть известие, что он убил добрую, ласковую, чуткую женщину.
— У меня, правда, нет телефона Петера. — Голос горбуна стал мягче. — Если хотите, я узнаю. У Ларса или Нонны…
— Нонну убили.
Я сказала это её убийце и не могла слушать, как он будет сейчас с поддельным ужасом расспрашивать меня о её смерти, поэтому тихо опустила
Мне пришлось подойти к окну и сделать вид, что не замечаю пришедших, чтобы по моему лицу и влажным глазам не стало сразу же ясно, что стряслась какая-то беда. Мне хотелось как можно мягче сообщить писателю, что его поддержки и опоры, той, которая готова была прощать ему неверность и молча страдать, больше нет в живых. От этих мыслей на глаза вновь набежали слёзы. Их надо было прогнать, потому что обнажать свои чувства перед кем бы то ни было казалось мне унизительным. Неприятно наблюдать, как воют и истошно вопят некоторые женщины; сочувствие при этом смешивается с растерянностью и даже, к сожалению, с брезгливостью.
Я стояла у окна, сосредоточившись на ближайших кустах, отгоняя те чувства, которые Волк Ларсен назвал бы вздором и сантиментами, и ждала, что сейчас Ира спросит, с каких это пор у нас дежурит полицейский, а Ларс добавит что-нибудь ещё, но внезапно почувствовала на своём плече чью-то руку, и голос Дружинина мягко произнёс моё имя.
Если бы я не подготавливала себя к появлению Иры и Ларса, выбросив мысль о горбуне, я не отскочила бы так, словно меня ужалила змея. Удивляюсь ещё, как я удержалась от крика, но вид мой, должно быть, выдавал, что вызвать такую реакцию был способен единственный человек в этом мире и именно тот, кто стоял сейчас возле меня.
В тот же миг я встретилась глазами с мистером Чарльзом и, как ни была ошеломлена появлением убийцы, всё-таки уловила, какое страдание отразилось в лице старого джентльмена. Несчастный, не ведающий ни о чём человек решил, наверное, что только внешность его племянника вызывает такой ужас или отвращение, и, конечно, мучительно переживал за него. Я обернулась к горбуну, но он стоял ко мне вполоборота, и я не могла понять, злоба ли, раздражение или издёвка заставили его прятать от меня лицо. Однако это было уже неважно, главным для меня казалось загладить свою невольную вину перед мистером Чарльзом, и, пользуясь тем, что между моим диким прыжком и осознанием возникшей ситуации прошло не более секунды, я собрала всю волю и сделала нечто, сравнимое разве что с триумфом фигуриста, споткнувшегося на льду
Я нервно передёрнула плечами, одновременно прижимая руку к груди, и воскликнула:
— Как вы меня испугали, Леонид! Good afternoon, mister Charles, though this afternoon isn't good. Of course you know what has happened.
Не знаю, обманули ли посетителей мои слова или мой измученный вид говорил сам за себя, но с лица мистера Чарльза исчезло выражение, словно он испытывает острую боль, сменившись участием, а горбун, обернувшийся ко мне с непроницаемым видом, внимательно взглянул на мои покрасневшие глаза, ласково взял за руку и подвёл к креслу.
Да, он умел играть в сочувствие, и я могла бы обмануться и поверить ему, если бы не знала совершенно твёрдо, что та же рука, которая так бережно поддерживала меня сейчас, нанесла смертельный удар Нонне, приняв её за меня. Тёмные лживые глаза пристально смотрели на меня, а стоявший на прежнем месте англичанин тоже наблюдал за мной. Это было неприятно и само по себе, но особенно, если учесть, что слёзы придают людям очень жалкий вид, поэтому я опустила голову. Тотчас же, словно я подала ему сигнал, Дружинин придвинул стул к моему креслу и сжал мои пальцы, словно давая понять, что хочет поддержать меня в нашем общем горе. Да, притворялся он мастерски и умел быть так обаятелен, что на какое-то время я перестала чувствовать страх и боль и даже поняла, что человеку, действительно, может доставить утешение ощущение чужой руки.
Мистер Чарльз негромко сообщил, что пойдёт на кухню приготовить кофе, потому что все мы нуждаемся в каком-нибудь подкрепляющем средстве.
Оставшись наедине с опасным и жестоким преступником, я быстро утратила приятную иллюзию, что моему горю кто-то сочувствует, и поразилась, что это чувство вообще смогло придти ко мне. Я посмотрела на крупную ухоженную руку, припомнила, с какой лёгкостью горбун выворачивал комья земли, когда вскапывал целину, а также ощутила ненависть, владевшую этим человеком и заставлявшую его не отступать перед промахами, когда вместо меня гибли другие. С каким бы наслаждением, вместо того, чтобы нежно поглаживать мои пальцы, он сжал бы свою руку, ломая их и выворачивая из суставов, а потом свернул бы мне шею, претворив, наконец-то, своё страстное желание в жизнь. Мне достаточно было представить свои ощущения при этих действиях, чтобы непроизвольно отдёрнуть руку. Дружинин, очевидно, и сам чувствовал, что отсутствие непосредственных свидетелей и близость ко мне, могут одержать верх над разумом и побудить его сомкнуть-таки пальцы на моём горле, потому что отпустил мою руку и слегка отклонился, олицетворяя собой благородную печаль.
— Где вы её нашли? Там?
Он мотнул головой в сторону грядок, словно не знал совершенно определённо, что Нонна умерла сразу же и не смогла бы добраться до другого места.
— Да.
— Приходил Хансен?
— Нет. Заместитель.
Губы горбуна слегка дрогнули, но он не улыбнулся.
— Хансен придёт позже, — объяснила я. — Когда освободится.
— Ларс уехал с утра? Вместе с Ириной? — задал он новый вопрос.
— Да.
Мне вновь стало жутко от необходимости объявлять об этой новости датчанину, но всё-таки не так, как раньше, когда я была одна: хоть я и понимала, что злому горбуну лучше не доверять деликатный разговор с Ларсом, но подсознательно рассчитывала, что он избавит меня от этого тяжёлого испытания.
— Почему вы прервали разговор? — неожиданно спросил Дружинин.
И вновь мне пришлось лгать, чтобы не говорить ему, что я не могла и слова вымолвить из-за слёз и из-за того ещё, что мне невыносимо было слышать его соболезнующий голос — голос убийцы.